Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май
Но он был родом из маленькой скромной деревни Миттельбах, сын анемичных, необразованных родителей, практически морил себя голодом, изучая музыку, до тех пор, соответственно, пока не стал учителем.
Он стал кантором, мог одеваться только в синюю льняную сутану и синие льняные брюки, и видел в талере целое состояние, на которое можно было бы прожить несколько недель. Эта бедность совершенно понизила его самооценку. Он просто не знал как заявить о себе. Его все устраивало.
Превосходный органист, пианист и скрипач, он умел и любил повторить любую композицию на слух на любом музыкальном инструменте, что могло бы скоро принести ему славу и состояние, если бы только он был немного увереннее и смелее.
Все знали: где бы в Саксонии или соседних регионах ни появился бы новый орган, кантор Штраух из Эрнсталля обязательно узнает об этом первым и сыграет на нем. Это была единственная радость, которую он себе позволял. Потому что, желая стать больше, чем просто кантором Эрнстталя, помимо храбрости, ему также не хватало разрешения очень строгой госпожи Фредерики, богатой девушки и поэтому выглядевшей как 32-футовый «директор».
Во время брака г-ну Кантору разрешалось говорить только нежным голосом «Vox humana».
Вместе братом она владела несколькими садами, к своим урожаям она относилась особенно пристрастно, и как я уже упоминал, получал я от нее только порченные или перезревшие яблоки и груши. Но зато она знала, как подать это с таким видом, как если бы она дарила все королевство.
Она совершенно не понимала бесконечно высокой ценности мужа и как человека, и как художника. Она была прикована цепью к своему саду, и поэтому он был прикован цепью к Эрнстталю. Ее не заботила его духовная жизнь или его духовные потребности. Она не открывала ни одной из его книг, и, как только они были завершены, многие его сочинения затерялись в глубине пыльных коробок, стоявших под крышей.
Когда он умер, она продала их бумажной фабрике как отходы, и я не смог предотвратить это, потому что меня не было дома.
Какое глубокое несчастье от непонимания другими, чтобы быть привязанным на всю жизнь к женщине, которая дышит только воздухом Низин, но даже самый одаренный, самый гениальный человек не сможет подняться на большую высоту, добавить здесь нечего.
Мой старый кантор мог вынести такие страдания только потому, что обладал незаурядной покорностью и добродушием, которые никогда не позволяли ему забыть, что он ничтожный бедняк, в отличие от Фредерики — богатой девушки, а также сестры городского судьи.
Позже он давал мне уроки игры на органе, фортепиано и скрипке.
Я уже говорил, что смычок для скрипки отец сделал сам.
Само собой разумеется, что эти уроки были бесплатными, потому что родители были слишком бедны, чтобы платить ему.
Строгая госпожа Фредерика с ними была совершенно не согласна. Уроки игры на органе проводились в церкви, а уроки игры на скрипке — в классе; жена кантора никак не могла найти, чем писать.
Но пианино было в гостиной, и когда я стучал туда, чтобы узнать, кантор выходил девять раз из десяти с ответом:
«Сегодня нет уроков, дорогой Карл. Моя жена Фредерика не может их выносить, у нее мигрень».
Иногда говорилось: «У нее нервы».
Неизвестно, чем именно это являлось на самом деле, но я думал, что это сильное проявление чего-то, о чем не имел понятия, а именно мигрени. Но мне не нравилось, что это происходило только тогда, когда я приходил играть на пианино.
Добрый господин Кантор компенсировал это, постепенно обучая меня, как только предоставлялась возможность, теории гармонии, которую Фредерике незачем было изучать, впрочем, это было уже в более позднем отрочестве.
При этом мой отец был нетерпелив во всем том, что он называл моим «воспитанием».
Nota bene: он «воспитывал» меня, и намного меньше заботился о сестрах. Он возлагал все свои надежды на то, что я достигну в жизни всего того, чего он не смог достичь, а именно, не только более счастливого, но и духовно более высокого положения в жизни.
Поэтому я должен быть благодарен ему за то, что хотя он и желал так называемых хороших средств к существованию, но все-таки придавал большее значение энергичному развитию духовной личности. Он чувствовал это внутри яснее и отчетливее, чем мог выразить словами.
Я должен стать образованным, и если возможно, высокообразованным человеком, который может сделать что-то значимое для общего блага человечества; это было желанием его сердца, даже если он выражал это не этими, а другими словами.
Вы можете увидеть его высокие запросы?
Что хотя у него и были высокие требования, но без самонадеянности, и он всегда верил в желаемое и был вполне уверен, что сможет этого добиться.
К сожалению, однако, он не имел ясного представления о путях и средствах, которыми должна была быть достигнута эта цель, и недооценил огромные препятствия, стоявшие на пути его плана.
Он был готов ко всему, даже к величайшей жертве, но он не предполагал, что даже величайшая жертва несчастного бедняка не должна перевешивать ни мельчайшей унции при противостоянии обстоятельств.
И, прежде всего, он понятия не имел, что я — совсем другой человек, нежели он сам, при том, что именно я и был частью процесса достижения таких целей.
Он чувствовал, что, прежде всего, я должен научиться получать знания как можно больше и как можно быстрее, и это воплощалось с большой энергией.
Я пошел в школу, когда мне было пять лет, и оставил учебу, когда мне было четырнадцать.
Мне было легко учиться.
Я быстро догнал свою старшую сестру второклассницу. Затем были куплены школьные учебники у мальчиков старшего возраста. Мне приходилось выполнять школьные задания дома. Так что я очень скоро стал чужим для своего класса, и это было большим психологическим злом для такого маленького, мягкого добродушного ребенка, которого мой отец к тому же почти совсем не понимал.
Я не думаю, что даже учителя сознавали, какую большую ошибку они сделали. Они исходили из нетребовательного простого соображения, что мальчик, которого больше нельзя обучать в своем классе, может легко перейти в следующий более старший класс несмотря на его еще детский возраст.
Все эти джентльмены являлись более или менее друзьями моего отца, и поэтому местный школьный инспектор даже закрыл глаза на тот факт, что когда мне было восемь или девять лет я уже учился с одиннадцатилетними и двенадцатилетними детьми.
Что касается моего интеллектуального прогресса, который, конечно, не требовал многого в начальной школе,
