Уинфред Шарлау - Кредит на революцию. План Парвуса
В статьях «Война и революция» Гельфанд проявил себя блестящим, одним из крупнейших марксистских теоретиков своего поколения. Он поднялся выше проблем – реформы, тип партии и т. п., – занимавших умы немецких и русских социалистов. Для него делом особой важности была революция. Он дальновидно и ясно выразил свои мысли на страницах «Искры», правильно подчеркнув важность взаимодействия внутренней и международной ситуации, связи войны и революции. Война откроет дверь революции. Он понял, что война может, как сильный растворитель, разрушить структуру государства. Но, самое главное, он назвал российский, а не немецкий, пролетариат авангардом революционного движения, что объясняется неутешительным опытом общения с германской партией.
Предсказания Гельфанда насчет исхода Русско-японской войны сбылись, что способствовало усилению его авторитета как аналитика. Вот тут-то и произошла его встреча с Троцким. Лев Давыдович Бронштейн (Троцкий) был не единственным русским революционером, нашедшим убежище в квартире Гельфанда. Дружба с Гельфандом, недолгая, но крепкая, стала одним из наиболее важных событий в бурной жизни Троцкого[98].
Это была дружба двух революционеров, двух единомышленников. Спустя три десятилетия, после многих лет усиленной клеветы, обрушившейся на Гельфанда, Троцкий отзывался о нем как об исключительно способном, оригинальном теоретике, обладавшем даром не только мыслителя, но и талантливого финансиста. Их пути разошлись, но остались взаимная симпатия и верность.
Впервые они встретились весной 1904 года. Троцкий был на двенадцать лет моложе Гельфанда и также родился в семье еврейского ремесленника на юге России[99], учился в Одесском реальном училище и пришел в революцию со школьной скамьи (после последнего класса Николаевского реального училища). К тому времени, когда осенью 1902 года Троцкий оказался в эмиграции в Западной Европе, он успел изнутри изучить русское движение и не раз столкнулся с опасностью. Как и Гельфанд, он много времени проводил в Одесском порту, но, в отличие от Гельфанда, успел побывать и в одесской тюрьме.
После бегства из сибирской ссылки осенью 1902 года первые месяцы эмиграции Троцкий провел под крылышком у Ленина, который был о нем тогда высокого мнения. Ленин предложил принять Троцкого в члены редколлегии «Искры» и использовать, как всех вновь прибывших, в качестве источника информации относительно ситуации в России. Но слишком уж разными были эти два человека. У Ленина не было и в помине той горячности, что отличала Троцкого. Вспыльчивый демагог и расчетливый стратег рано или поздно должны были прийти в столкновение, и тому масса примеров. На Лондонском съезде в 1903 году Троцкий резко критиковал Ленина. Он остался в редакции партийной газеты даже после того, как руководство перешло к противникам Ленина, но в апреле 1904 года, после нескольких столкновений с Плехановым, Троцкий отошел и от меньшевиков. Во время первой встречи Троцкий, как и Гельфанд, не вставал ни на сторону большевиков, ни на сторону меньшевиков; он разделял опасения Гельфанда относительно раскола в партии.
Троцкого отличала непредубежденность и широта взглядов. Хотя Маркс был его духовным наставником, в своей политической деятельности Троцкий не использовал марксизм в целом в качестве руководящего принципа. В этом отношении Гельфанд был для него очень полезен; по словам Троцкого, «его первые работы приблизили меня к проблеме социалистической революции и для меня, бесспорно, превратили завоевание власти пролетариатом из астрономической «конечной» цели в практическую задачу сегодняшнего дня»[100].
Действительно, размышления Гельфанда о революционной активности были менее отягощены грузом детерминизма, чем у его современников. У него были четкие представления о том, как произойдет революция и как ее можно ускорить или замедлить.
Основа «троцкизма» была заложена в Мюнхене позднее. Тезис Гельфанда о превращении капитализма в универсальную систему, об уменьшении значения национальных государств и одновременно об увеличении интересов буржуазии и пролетариата, выходящих за рамки государств, – все это Троцкий перенял in toto[101].
Концепция друга о массовой забастовке, отправной точке наступающей революции, также произвела на Троцкого огромное впечатление. Он загорелся теоретической идеей Гельфанда о забастовке и облек ее в конкретную форму в работе, написанной осенью 1904 года[102].
Годом позже в России произошла революция.
Но в Мюнхене Троцкий занимался не только изучением политической теории. Ему очень нравилось жить в квартире Гельфанда в Швабинге, и он написал жене, Наталье Седовой (которая жила в Швейцарии), чтобы она приехала в Мюнхен. Гельфанд был радушным хозяином, интересным собеседником, а Швабинг – идеальным местом для изучения богемной жизни Мюнхена. В маленьких кафе и барах можно было прекрасно проводить время, и в этом отношении Гельфанд тоже был полезен. Вскоре два друга стали пользоваться известностью в кругу карикатуристов и писателей, имевших отношение к Simplicissimus[103].
Позже в своей автобиографической книге Троцкий напишет, частично себе в оправдание, что везде как дома чувствует себя и космополит, и революционер с художественными амбициями, интернационалист по убеждению, и что он изучил венские кафе не хуже, чем окопы Красной армии. Для подобного времяпрепровождения молодой человек не мог выбрать лучшего наставника, чем Гельфанд.
В их отношениях Троцкий не был учеником и младшим партнером. Хотя он искренне восхищался Гельфандом, но не мог не отметить, что «в этой тяжелой, мясистой голове бульдога» переплетались «мысли о социальной революции с мыслями о богатстве». Троцкий осуждал друга за безудержное стремление к деньгам, за легкомыслие, непостоянство, лень, которая мешала развитию таланта. Молодой человек смог скоро освободиться от опеки Гельфанда. Он, несомненно, впитал основные идеи старшего друга, но был достаточно независим, чтобы использовать их для создания собственной системы. Он пошел дальше Гельфанда, и в следующей главе мы сможем проследить крах их интеллектуального партнерства.
Но в то время в Мюнхене их внимание было сосредоточено на быстро приближающейся революции. Какую тактику должна избрать партия и какие преследовать цели? Революция в России будет делом буржуазии, как в 1848 году в Европе, или откроет дверь социализму?
В результате обсуждений стало ясно, что Гельфанда в основном интересуют политические и тактические аспекты проблемы, а все внимание Троцкого сконцентрировано на реальных революционных событиях. Тактические предложения Гельфанда были направлены против среднего класса; пролетариату следует быть чрезвычайно внимательным, объяснял Гельфанд в открытом письме Ленину, чтобы не стать подчиненным звеном под командованием либералов. Пролетариат, как показала Лозанна, должен оставаться независимой боевой силой, которая, в случае измены революции среднего класса, сможет вести борьбу с царским режимом на два фронта – против правительства и либералов.
Гельфанд имел в виду не только победу конституционной демократии, но и усиление классовой борьбы; не только реорганизацию существующего строя, но, прежде всего, политический прогресс социалистических организаций.
Троцкий записывал свои мысли и незадолго до отъезда из Мюнхена закончил рукопись. Он предложил рукопись меньшевикам в Женеве, но они были настолько поражены аргументами Троцкого, что отложили публикацию. Они не одобряли нападки Троцкого на русскую буржуазию. Троцкий судил о революционном потенциале по стандартам подпольной работы, и по его оценке средний класс не подходил для участия в революции. Основное бремя борьбы ложилось на плечи пролетариата. Массовая политическая забастовка должна побудить рабочий класс начать наступление. Как выяснилось спустя несколько недель, Троцкий был абсолютно прав.
Дружба с русскими эмигрантами и их политика, какой бы она ни была захватывающей, отнимали все же лишь часть времени, проведенного Гельфандом в Мюнхене. Много сил отнимали деловые операции и решение семейных проблем. После того, как с ним обошлась германская партия, его желание разбогатеть и не зависеть от скудных журналистских гонораров и издателей социалистической прессы стало настолько явным, что это было замечено его друзьями. В данном случае, как, впрочем, и всегда, он мыслил глобальными категориями. После съезда в Любеке многие органы немецкой печати стали для него недоступны, и он решил создать собственную газету, ежедневную и радикальную, как по секрету сообщал он Троцкому, выходящую на четырех европейских языках. Спустя двадцать лет Троцкий смог осуществить его мечту, но это уже был не революционный орган, а серьезный журнал, скорее либеральный, чем социалистический.
