Станислав Лем - Черное и белое (сборник)

Об остальных причинах («The rest is silent»[302] – это где-то у Уильяма) я умолчу.

Сейчас, как ты может быть заметил по несколько приукрашенному стилистическому Одеянию настоящего письма, меня захватил Один Рассказ, который перерос все границы, превзошел мои намерения, уносит меня не знаю куда, и неутомимо разрастается. И если мерой таланта и качества произведения должно быть Безумие, завязанное гордиевым узлом Помешательство – это произведение таковым является, ах, нет слов!

Достаточно, дорогой Мрожек! Только это. Год назад Ясь Щепанский тоже отправлял мне, к сожалению, так же безрезультатно. Я являюсь, как видишь, Сосудом, в который Души Великих Писателей вливают Струи Благородства, а я ничего, только отказываюсь, выкручиваюсь, и всем управляет мое бесконечное Ничтожество, потому что я пыль, чистящий порошок, застрявший между зубьями вилки моей Судьбы, и ничего более.

Прими, Стилист Супружеской Жизни, мои смиренно возвышенные слова наилучших пожеланий вместе с настоящим письмом, конвертом и маркой, которые пусть останутся твоими навсегда, равно как и чувств моих трепетание, подтверждающее, что с подкраковской низины отслеживаю, возведя очи горе, твои Шаги на Вершинах Славы. Желая Здорового Дурачества, Безмерно Плодотворного Помешательства, Всесторонне Отточенного Безумия, соединенных с Глухотой ко всяким Внешним Нашептываниям Гадов, Козням и Интригам. Чтобы эти Гады для пользы не только нашего Дела в Навоз, из которого выползли, обратились – чтобы их захватил Поток Истории, пусть соединятся с Калом веков, с Лавиной Нечистот и пусть падут с клокотанием меандров в Abyssus[303] Абсолютного Забвения, над равнинами которого твоя Звезда пусть нам долго светит, во веки веков.

А теперь до свидания, преподобный Мрожек. Приступаю к работе, в процессе которой пусть меня окружает ареол Мысли, сформированный твоей гениальностью. And my wishes and the best part of my soul are with you, so with your Mistress Wife. I remain, dear Genius, your truly obedient servant for centuries, and so on[304].

Ст.

III. Краков, 14 ноября 1961

Светлейший!

Вижу, что богохульство ты отправил в небытие, как я на это втайне надеялся. В благородстве нет тебе равного. Перед поездкой в Лондон приезжай, споем на болотах, поплачем (есть лондонский джин, югославский ром, зубровка – made of the fragrant herb beloved by the european[305] под названием БАЙЗОН[306], сладковатая гданьская, ТОНИК, криничанка, коньяк и чистый таз). Превратностям судьбы не огорчайся. Шведа попытайся тайно отравить[307]. Получишь собственноручно красиво подписанные экземпляры моих новых отечественных изданий, печенка и кексы. Пока что я не могу добыть подходящего мяса, чтобы сотворить ЧЕВАПЧИЧИ[308], но лук имеется в достаточном количестве. А также обогреватели, электрические подушки, различные соли. Не топи, однако, музу в алкоголе и не делай вид, что тебе по вкусу «Белая лошадь», это противное Уиски, с джином ничто не сравнится. У меня есть два сорта, один лучше другого. Впрочем, имеешь здоровье, чтобы идти своим путем – лети! Там сильнее радиоактивность, но не хотел бы принижать твоего воодушевления или отговаривать тебя, нашего храброго путешественника. Жену благослови, наверное, радуется, бедняжка, что не должна лететь. У нас сломался утюг, но зато есть шинка. Никто ничего не пишет, вокруг темень, ветер свистит над трясиной, как сукин сын, по болоту сможешь пройти не замочив ног, ступая по головам более смелых, недавно утонувших прохожих, местами их очень густо, но следует избегать лысых, чтобы не поскользнуться. Эти точные указатели тела проведут тебя безошибочно. Я должен был ехать на какое-то авторско-вечеринковское мероприятие издательства «Чительник», но оказалось, что это будет двухмассовка (тело автора будет контактировать с телом читателя), поэтому я отказался. Ждем. Душа, будь здрава!

Spasmodically yours[309].

Из меню Бабы-яги

Как известно, занимаясь писательским творчеством, даже и несерьезно, следует использовать опыт прошлого, то есть так называемую литературную традицию. Интересным и заслуживающим серьезного размышления является вопрос, в какой степени кулинарная тема нашла отражение в классике мировой литературы. Взять хотя бы «Моби Дика» Мелвилла, сочащуюся китовым жиром вкупе с описанием жестоких сцен охоты на этих морских млекопитающих.

К сожалению, с кулинарной темой связана и очень древняя традиция людоедства. Среди книг моего детства я могу, не задумываясь, назвать роман о Робинзоне Крузо, который – как известно каждому прочитавшему эту книгу – обрел в Пятнице черного слугу и товарища по горькой доле благодаря каннибальскому ритуалу, когда приготавливали родственника того же Пятницы для употребления в пищу. Я только не помню, вроде бы шла речь об отварном мясе под соусом?

Впрочем, не нужно далеко ходить за примером: достаточно вспомнить приготовляемых по разным рецептам девушек, которыми по народным преданиям издавна кормили многочисленных драконов, включая вавельского. Однако ему вместо аппетитной девственницы подали овцу, нафаршированную серой. Дракон тот умер от несварения желудка. Позднее сюжет людоедства использовался в некоторых сказках братьев Гримм, к нему даже обратился американский классик Эдгар Аллан По в «Повести о приключениях Артура Гордона Пима». Однако надо признать, что американский писатель свое творчество не адресовал детям.

Я невольно и в некоторой степени неосознанно осуществил модернизацию этой старой темы в одном из полных черного юмора диктантов, которыми более тридцати лет тому назад пытался отучить моего племянника от орфографических ошибок[310]. Эта моя деятельность возникла благодаря упомянутому родственнику, но в своей основе не содержала стремления приобщить восьмилетних к профессии колбасника или к изготовлению паштетов из людей[311].