Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

– Коли у него рога нарастут, то его быстро сменим. Видали мы настоящих министров, да и то их не побоялись.

Вот каково было солдатское мнение о новом военном министре. Может быть, Керенскому, вылезшему из подполья, больно было смотреть на яркий свет, и поэтому он многого и не видел.

Да, но зато мы, офицеры, маленькие люди, забитые в окопы, в далекие трущобы Турции, видели все.

Мы видели, что над всем русским хаосом властвует какая-то разумная, но явно враждебная существу России сила. Мы видели, что эта сила хочет развалить армию, стереть с лица земли офицерство, интеллигенцию, а целое поколение использовать как навоз для удобрения нивы, плоды которой будут отнюдь не для русского народа.

Я проснулся и не верил ушам. За полотнищем палатки слышалась мерная поступь сотни ног идущей роты. Где-то в стороне слышалась команда:

– По забору у виноградника десять. Взвод, пли.

«Что такое?!» – подумал я.

Но вот вблизи палатки послышался сильный баритон фельдфебеля Шелегеды:

– Выводи взводы на учение. Чего там завозились конюха. Я приказал всем быть к пяти часам на ногах.

– Что за метаморфоза? – спросил я себя вслух. Неужели все было кошмарным сном? Или, может быть, я теперь вижу какое-нибудь прекрасное сновидение? Но нет, я не сплю.

Не успел я вылезти из-под одеяла, как услышал чей-то голос:

– Разрешите войти.

– Войди.

Передо мной, слегка согнувшись под палаткой, стоял рослый дежурный по команде.

– Господин капитан, в команде за истекшую ночь никаких происшествий не случилось. Взводы выведены на занятия. – Я с удивлением смотрел в глаза унтер-офицеру. – Господин капитан. К чертям все митинги. Нажрались свободы, и будет. Генерал Корнилов[263] принял армию и приказал всю эту сволочь орателей переловить, перестрелять и начать по-христиански нести службу.

Я продолжал недоумевать. Но вот ко мне влез радостный Шелегеда.

– Извольте, господин капитан, приказ, полученный ночью.

Я взял приказ в руки и прочитал. В нем было воззвание нового главнокомандующего генерала Корнилова, а затем следовали указания о немедленных и решительных мерах, включительно до расстрелов, против всех ослушников и нарушителей дисциплины. Воззвание было написано коротко и сильно.[264] Это было первое правдивое и решительное слово витязя земли Русской.

– Да, – сказал я Шелегеде, полный радости. – Россию может спасти сын солдата, сын казака, а не рехнувшийся адвокатишка.[265]

Я вышел из палатки и подошел к строю команды. Все было честь честью, в полном порядке, и только болтливый Слепченко, часто грозившийся всем буржуям пораспороть животы, сейчас потупил взор в землю. Приказом из штаба корпуса требовалось: арестовать главных мутил и бунтарей, произвести над ними следствия и со всем материалом отправить их в Эрзинджан для предания полевому суду. Мне приказано было произвести дознание и снять показания с Рапопорта и Гросса. Куда девались их гонор и их нахальство? Рапопорт окончательно пал духом и все время спрашивал меня, когда над ним произведут смертную казнь. В два дня все переродилось. Как будто с лиц всех были сняты безобразные маски.

Но вот на вторые сутки, в сумерки, из палатки телефонистов выбежал солдат и начал кричать:

– Корнилов объявлен изменником! Все его распоряжения отменяются. Его приказано поймать и расстрелять.[266]

Кто-то крикнул:

– Долой контрреволюцию! Освободить невиновных! Смерть приспешникам старого режима!

Я прочитал телефонограмму: она была точно занумерована, и в подлинности ее не пришлось усомниться. Ее содержание было почти то же, о чем кричали и говорили люди. Блеснувший луч надежды угас. Армия вновь покаталась в пропасть.

Одержимый тщеславием, цепляясь за власть, министр Керенский в критическую минуту бытия России испугался правдивого голоса и твердой руки честного русского солдата в лице генерала Корнилова. Боясь мести подполья, боясь потерять то, что ему и во сне никогда не снилось, он предпочел оклеветать того, на которого исстрадавшаяся Родина возлагала первые и последние надежды на спасение.

Как мы любили глядеть на восток на приближавшиеся к нам по шоссе знакомые экипажи! Сколько было раньше радости с письмами, с газетами и посылками от родных. Теперь нас ничто не веселило. Письма были неутешительны, газеты врали, а печальнее всего было то, что вместе с почтой почти каждый раз к нам прибывали очередные агитаторы, чтобы подбросить новую головешку в пожар армии. Самым крупным сюрпризом для нас было прибытие в полк Кольтовской команды так называемых ораниенбаумских героев.[267] Эта была распущенная до последней степени банда, с которой нам пришлось иметь много и много хлопот. Еще в пути при следовании в полк они совершили несколько насилий и краж.

Приехавший из штаба корпуса следователь для производства над ними дознания чуть ли не был ими избит, и вынужден был бежать и искать спасения в моей палатке. Их начальник, молодой офицер, который в прошлом году, к сожалению, по моей протекции был командирован в Ораниенбаум, попросту оказался членом шайки. Он первый вошел в пререкания со следователем и первый грозил ему расправой.

За время одного бурного митинга ко мне подошел ординарец из штаба полка (находившегося в Эрзинджане) и вручил мне пакет, где указывалось, чтобы я на следующий день к 10 часам явился в Эрзинджан к командиру корпуса. Это приказание меня очень озадачило, и я главным образом предполагал, что меня ожидает какая-то командировка в тыл. Немедля я отправился верхом в Эрзинджан, куда прибыл к вечеру.

На другой день в назначенный час я явился к командиру корпуса генералу Ляхову. Я давно не видел генерала. Он похудел, постарел, но на нем остались та же гордая осанка и тот же пылающий взор полных неутомимой энергией очей. Генерал коротким жестом руки указал мне на стул. Мы сели. Генерал вначале рассматривал карту, а затем обратился ко мне:

– Я вас командирую в район 27-го Кавказского стрелкового полка. Завтра же с рассветом с двумя ротами, пулеметами и разведчиками вашего полка отправьтесь к стрелкам, куда вы должны прибыть к вечеру того же дня. Обстановка там следующая. Курды обнаглели. Они напоили, а затем перерезали заставу донцов. И вот уже третий день они атакуют центр расположения стрелков. У них появились орудия и пулеметы от регулярных турецких частей. Ликвидация этих шаек не представила бы нам большого труда, но 27-й стрелковый полк у меня ненадежен. Командир полка не ручается за то, что его люди самовольно не снимутся с позиции, а это значило бы, что курдам откроется свободный доступ в Эрзинджанскую долину. Отбейте наступление противника, сами атакуйте его и, продвинувшись вперед, коротким налетом займите и сожгите дотла их села Худ и Агрек, жители которых перерезали наших казаков. Со стрелками не стесняйтесь, а в случае чего, действуйте силой оружия, – генерал быстро встал, пожал мне руку.