Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
В 6:45 нас выпускали из камер, и первое, что мы делали, – это опустошали свои «отхожие ведра». Их нужно было тщательно промыть в специальных мойках в конце коридора, в противном случае они создавали невыносимое зловоние. Единственной приятной вещью в очистке своего «отхожего ведра» было то, что (по крайней мере, в первые дни заключения) это был единственный момент, когда мы могли пошептаться со своими коллегами. Надзирателям не нравилось самим заниматься этим делом, так что нам предоставлялась возможность спокойно поговорить друг с другом.
В течение первых месяцев завтрак нам в камеры приносили заключенные из общих секций. Он состоял из маисовой каши, которую заключенные общего режима наливали из бачка в миску, а ту, в свою очередь, просовывали нам через решетку камеры. Это действие требовало достаточной ловкости, чтобы не пролить кашу.
Через несколько месяцев завтрак нам стали доставлять в тюремный двор в старых металлических бочках из-под масла. Мы сами накладывали себе маисовую кашу в металлические миски, затем каждый из нас получал кружку того, что называлось кофе, но на самом деле было измельченной кукурузой, запеченной до черноты и заваренной горячей водой. Когда нас выпускали во двор, чтобы мы получили свой завтрак, я бегал трусцой по периметру, пока не подходила моя очередь.
Как и все остальные аспекты тюремной жизни, пища для нас также имела дискриминационный характер. Цветные заключенные и индийцы получали еду немного лучшего качества, чем чернокожие африканцы, хотя разница была и небольшой. Тюремные власти любили говорить, что мы получали сбалансированное питание. Оно, действительно, было сбалансированным – между несъедобным и неудобоваримым. Мы постоянно протестовали против качества нашей пищи, однако в первое время надзиратели отвечали нам: «Вы, кафры, едите в тюрьме лучше, чем ели у себя дома!»
В самый разгар завтрака охранникам нравилось кричать нам: «Val in! Val in!» («Строиться! Строиться!») По этой команде нам следовало выходить из своих камер для осмотра. У каждого заключенного куртка цвета «хаки» должна была быть застегнута на все три пуговицы. Когда надзиратель проходил мимо заключенного, тот должен был снять свою шапочку. Если пуговицы у заключенного были расстегнуты, шапочка не снята или у него в камере царил беспорядок, то его обвиняли в нарушении тюремных порядков и наказывали либо одиночным заключением, либо лишением еды.
После осмотра мы работали в тюремном дворе, разбивая до полудня камни на гравий. Перерывов на отдых не было. Если мы начинали работать чуть медленнее, надзиратели, заметив это, криками подгоняли нас. В полдень звенел колокол к обеду, и в тюремный двор ввозили металлический бак с едой. Для чернокожих африканцев обед состоял из вареных маисовых зерен. Индийцы и цветные заключенные получали маисовую кашу, похожую на суп. Им такое блюдо иногда давали вместе с овощами, в то время как нам, чернокожим африканцам, без них.
На обед мы иногда получали напиток под названием phuzamandla, что означало «напиток силы». Он представлял собой порошок, приготовленный из маисовой муки с добавлением дрожжей, который надо было размешать в воде или молоке. В густом состоянии он был вкусным, но тюремные власти давали нам этого порошка так мало, что он едва окрашивал воду. Обычно я старался в течение нескольких дней сохранять свои порции, накапливая их, чтобы затем приготовить подходящий напиток. Но если тюремщики обнаруживали такие запасы, то забирали их, а заключенного наказывали.
После обеда мы возвращались к работе до четырех часов, затем охранники пронзительно свистели, и мы вновь выстраивались в ряд, чтобы нас пересчитали и проверили. Затем нам давали полчаса, чтобы мы привели себя в порядок. В конце нашего коридора находилось два душа с морской водой, один кран (тоже с морской водой) и три больших оцинкованных металлических ведра, которые использовались в качестве ванн. Горячей воды не было. Мы стояли или же сидели на корточках в этих ведрах, смывая с себя морской водой грязь и пыль после рабочего дня. Мыться холодной водой в морозную погоду было неприятно, однако мы делали все возможное, чтобы привести себя в порядок. Иногда во время мытья мы пели, отчего вода казалась менее ледяной. В первые дни это была одна из редких возможностей для нас поговорить друг с другом.
Ровно в 4:30 раздавался громкий стук в деревянную дверь в конце нашего коридора, который означал, что доставлен ужин. Заключенные из общих секций раздавали нам еду, и мы возвращались с ней в свои камеры. На ужин мы снова получали маисовую кашу, иногда с небольшим кусочком моркови, капусты или свеклы, которые предстояло еще найти. Если мы все-таки получали себе на ужин овощи, то обычно одни и те же в течение нескольких недель подряд, пока морковь, свекла или капуста не становились настолько заплесневелыми, что от них просто тошнило. Через день в маисовую кашу нам на ужин добавляли небольшой кусочек мяса, который, как правило, состоял в основном из хрящей.
Цветные заключенные и индийцы на ужин получали четверть буханки хлеба (такая буханка называлась katkop, то есть «кошачья голова», так как она по форме напоминала ее) и кусочек маргарина. Чернокожим африканцам хлеб не полагался, поскольку, как предполагалось, им была непривычна эта «европейская» еда.
Как правило, мы получали даже меньше, чем полагавшийся нам по тюремным правилам скудный рацион, потому что на тюремной кухне открыто воровали. Повара из числа обычных заключенных утаивали лучшую еду для себя или своих друзей. Часто они откладывали самые вкусные кусочки для надзирателей в обмен на те или иные услуги или хорошее обращение с их стороны.
Около 8 часов вечера ночной надзиратель запирался вместе с нами в коридоре нашей секции и передавал ключ через небольшое отверстие в двери другому надзирателю снаружи. После этого он ходил взад и вперед по коридору, командуя нам ложиться спать. Команды «Погасить свет!» на острове Роббен не существовало в принципе, потому что единственная забранная сеткой лампочка в каждой камере горела круглосуточно, днем и ночью. Спустя какое-то время
