Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
На следующее утро тюремная администрация поставила во дворе огромный чан и объявила, что к концу недели он должен быть наполовину заполнен. Мы усердно работали и смогли выполнить это требование. На следующей неделе дежурный надзиратель объявил, что теперь мы должны заполнить этот чан на три четверти. Мы работали с еще бо́льшим усердием – и решили эту задачу. После этого нам приказали наполнить чан доверху. Мы поняли, что больше нельзя такого терпеть и поддаваться на провокации, но промолчали. Нам даже удалось наполнить чан до краев, однако украдкой мы, перешептываясь, договорились друг с другом: никаких норм. На следующей неделе мы, по существу, начали нашу первую «неторопливую» забастовку на острове: мы работали вдвое медленнее, чем раньше, в знак протеста против чрезмерных требований к нам. Охранники сразу же увидели это и пригрозили нам, однако мы не стали увеличивать темп и продолжили свою тактику.
* * *Остров Роббен существенно изменился с тех пор, как я провел там две недели в 1962 году. В то время там содержалось мало заключенных, и остров больше походил на место проведения какого-то эксперимента, чем на полноценную тюрьму. Два года спустя остров Роббен, без сомнения, стал самым суровым, самым жестоким форпостом в пенитенциарной системе Южной Африки. Заключенным приходилось теперь весьма тяжело в ней хотя бы с учетом изменений, произошедших в тюремном персонале. Исчезли цветные надзиратели, которые снабжали сигаретами и в целом сочувствовали им. Теперь все надзиратели были белыми, которые в подавляющем большинстве говорили на африкаанс и добивались, чтобы мы относились к ним, как слуги относятся к своим хозяевам. Так, например, они требовали, чтобы мы называли baas, чему мы энергично сопротивлялись. Расовое разделение на острове Роббен стало абсолютным: здесь не было ни чернокожих надзирателей, ни белых заключенных.
Перевод из одной тюрьмы в другую всегда требует периода адаптации. Однако переместиться на остров Роббен было все равно что оказаться в другой стране. Его изолированное расположение превращало его не просто в очередную тюрьму, но в совершенной иной мир, живущий по своим собственным правилам, резко отличавшимся от норм вашего прежнего мира. Приподнятое настроение, с которым мы покинули тюрьму «Претория Локал», было подавлено суровой атмосферой тюремных порядков на острове Роббен. Мы со всей очевидностью для себя осознали, что наша жизнь здесь будет безнадежно мрачной. В тюрьме «Претория Локал» мы чувствовали связь со своими сторонниками и семьями – на острове Роббен мы ощущали себя полностью отрезанными от всего остального мира, и так оно и было на самом деле. Нам оставалось утешаться лишь общением друг с другом, но это было единственное наше утешение. Тем не менее мое смятение и растерянность быстро сменились ощущением, что для меня началась новая борьба.
С первого же дня своего заключения на острове Роббен я протестовал против того, что меня заставляли носить шорты. Я потребовал встречи с начальником тюрьмы и составил список своих жалоб. Надзиратели проигнорировали мои протесты, однако к концу второй недели я обнаружил пару старых брюк цвета «хаки», бесцеремонно брошенных на пол моей камеры. Никакой костюм-тройка в тонкую полоску никогда не доставлял мне такого удовольствия. Однако прежде, чем надеть эти брюки, я проверил, выдали ли их и моим товарищам.
Как оказалось, брюки выдали лишь мне одному, и я велел надзирателю забрать их обратно. Я настаивал на том, чтобы у всех африканских заключенных были длинные брюки. Надзиратель в ответ проворчал: «Мандела, вначале ты требуешь себе длинные брюки, а когда мы их тебе даем, оказывается, что они тебе не нужны». Он отказался прикасаться к брюкам, которые мог носить чернокожий заключенный, и в конечном итоге в мою камеру забрать их пришел представитель тюремной администрации, который заявил мне: «Очень хорошо, Мандела! Раз так, то у тебя будет такая же одежда, как и у всех остальных». Я поинтересовался: если мне готовы дать длинные брюки, то почему не могут выдать их и всем остальным? У него не было ответа на этот вопрос.
60
Через две недели нашего пребывания на острове Роббен нам сообщили, что наши адвокаты Брэм Фишер и Джоэль Иоффе собирались навестить нас на следующий день. Когда они прибыли, нас отвели в зону для посещений для встречи с ними. Цель их визита была двоякой: посмотреть, как мы устроились, и убедиться, что мы все еще отказываемся от обжалования своих приговоров. Прошло всего несколько недель с тех пор, как я видел Брэма Фишера и Джоэля Иоффе в последний раз, но мне показалось, что с тех пор прошла целая вечность. Они казались пришельцами из другого мира.
Мы сидели в пустой комнате, за нами наблюдал представитель тюремной администрации в чине майора, стоявший прямо в дверях. Мне захотелось обнять Брэма и Джоэля, но меня сдерживало присутствие майора. Я сообщил, что все мы здоровы, и объяснил, что мы по-прежнему выступаем против апелляции по тем причинам, которые ранее уже изложили, включая тот факт, что мы не хотели, чтобы наша апелляция повлияла на дела других обвиняемых активистов Африканского национального конгресса. Брэм и Джоэль, похоже, уже смирились с нашим решением, хотя я знал наверняка, что Брэм все же продолжал выступать за подачу нами апелляции.
Когда мы уже заканчивали наш разговор, я поинтересовался у Брэма о Молли, его жене. Едва я произнес ее имя, как Брэм резко встал, повернулся и быстро вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся, успокоившись, и возобновил разговор, однако на мой вопрос так и не ответил.
Вскоре после этого наша встреча закончилась. Когда майор сопровождал нас обратно в камеры, он спросил: «Мандела, тебя не удивило поведение Брэма Фишера?» Я ответил утвердительно. И тогда тюремщик сообщил мне, что Молли погибла в автомобильной катастрофе на прошлой неделе. По его словам, Брэм Фишер находился за рулем, резко повернул машину, чтобы избежать столкновения с животным на дороге, и та упала в реку. Молли утонула.
Мы были ошеломлены этой новостью. Молли была замечательной женщиной, щедрой и бескорыстной, совершенно без предрассудков. Она всегда поддерживала Брэма во всех его делах и начинаниях. Она являлась исключительной женой, коллегой и товарищем. Хуже всего было то, что Брэм уже пережил в своей жизни трагедию: его сын умер от муковисцидоза
