Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647 - Сесили Вероника Веджвуд
Уолвин восхищался мужеством и пылкостью Лилберна, хотя иногда логика его аргументов вызывала у него сомнения. Мы точно не знаем, когда они познакомились, но летом 1645 г. их объединили долгие споры с пресвитерианцами и Принном. Из их союза суждено было вырасти самому поразительному политическому движению века.
У Лилберна было призвание к мученичеству. Он намеренно провоцировал преследования и героически терпел их, хотя никогда не делал этого молча. Он считал себя настолько храбрым, что это в своем роде доходило до тщеславия, поскольку он всегда был центральной фигурой и героем конфликтов, которые возбуждал. Но, несмотря на этот невинный страстный эгоизм, а возможно, и благодаря ему, он вызывал не только восхищение, но и огромную любовь. Лилберн был не отталкивающим суровым фанатиком, а энергичным, следящим за собой молодым человеком. Смотреть, как он в пылу спора наносил удары и парировал удары оппонентов, было прекрасным развлечением. Жители Лондона, практически лишенные театральных представлений и травли медведей, теперь наблюдали за полемикой, разгоревшейся между проповедниками и памфлетистами, с удовольствием, в каком-то смысле сходным с тем, которое раньше получали от более грубых забав. Лилберн однозначно был самым ярким участником этих баталий и уже одним этим снискал популярность у лондонцев. Кроме того, он стал первым человеком, озвучившим их личные пожелания. В его выступлениях против купцов-авантюристов, олдерменов и юристов тысячи молчаливых мелких торговцев и ремесленников услышали слова, которые им так страстно хотелось слышать.
И Лилберн с наслаждением говорил то, чего они от него ждали. Но если он был демагогом, то был и святым. Стержнем его характера, как и стержнем его доктрины, являлась забота о людях. Борясь за себя, он боролся за них, и в течение двадцати лет своей взрослой жизни он раз за разом мучительно демонстрировал, каким страшным наказаниям взбешенная власть подвергает тех, кто отказывается идти на компромисс во имя правды или молча терпеть несправедливость.
Его друг и соратник Уильям Уолвин одним из первых людей в английской политике понял, что претворить идеи в действия проще, если те, кто их отстаивает, организованны, связаны между собой и направляются сверху. Чуть больше чем за год Уолвин создал в Лондоне и в армии партию левеллеров под руководством Лилберна. К осени 1645 г. слово «левеллер», которому вскоре суждено было стать угрожающим, еще не относилось к Лилберну и его друзьям и значило не больше, чем оно значило в течение предыдущих 40 лет, а именно – бунтовщик, ломавший изгороди, которые устанавливали в ходе огораживания.
Однако для того, кто осенью 1645 г. наблюдал за происходящим на политической арене, самым глубоким по-прежнему казался раскол между пресвитерианцами и индепендентами, а самыми главными проблемами – реформа религии и будущее монархии. Тогда никто еще не предполагал, что индепендентов ожидает раскол в их собственных рядах, и лишь немногие смогли увидеть, насколько сильно во время войны пошатнулось отношение к собственности и социальной иерархии и какие пьянящие проблески лучшего мира для простых людей Англии можно было уловить сквозь эти потрясения.
II
Благодаря расколу в стане его врагов неиссякаемые надежды короля вспыхнули с новой силой, хотя, что касается осознания глубины и важности тех движений, которые начинали будоражить его народ, он был не более проницателен, чем его главные оппоненты. Для него политика по-прежнему являлась внешним проявлением, дипломатической игрой, вопросом получения помощи от своих зарубежных собратьев-государей, разобщения пресвитерианцев и индепендентов, шотландцев и англичан при помощи подкупа властью или благосклонностью, и зима прошла в суете прерванных переговоров и воображаемых заговоров. Летние реверансы со стороны шотландской армии прекратились сами собой, но сведения о них дошли до парламента и еще больше усилили недоверие между союзниками, что в конечном счете сыграло на руку королю. Карл непрерывно носился с идеей переманить на свою сторону индепендентов обещаниями терпимости в отношении их веры. Пытаясь, таким образом, соблазнить то одну группу, то другую, он способствовал росту недоверия и опасений в каждой, но не мог окончательно разрушить их альянс. Он слишком мало мог предложить, и ни его слова, ни его суждения не вызывали уважения.
Так же обстояло дело и с иностранными державами, к которым он напрямую или через свою жену обращался за помощью. Его судьба интересовала их только до тех пор, пока они могли видеть в ней какие-то преимущества для себя. В те годы король Карл пожинал плоды, посеянные в дни своей власти. И дело не в том, что его внешняя политика была эгоистичной, переменчивой и направленной лишь на получение материальной выгоды, великодушие и благодарность никогда не были широко распространенными чертами международной дипломатии. Но его политика была слабой, пустой и лживой. Другие правители знали его как монарха, у которого редко хватало твердости реализовать свои планы и чьи старейшие послы постоянно страдали от его переменчивых решений. Поэтому теперь, когда он был побежден собственным народом, те, кто по той или иной причине считал бы разумным вмешаться, сделали бы это только на своих условиях и так, как считали нужным, не обращая внимания на предложения и требования короля, давно утратившего их доверие.
Во внешней политике парламент с самого начала имел преимущество, поскольку контролировал военный флот, и попытка короля противостоять этому, используя дюнкеркских пиратов, заставила голландцев на время пересмотреть свое отношение к усиливающемуся коммерческому соперничеству с англичанами и действовать совместно с флотом парламента в борьбе с общим врагом. В самые критические годы войны адмирал Тромп и граф Уорик эффективно сотрудничали в противостоянии дюнкеркцам и их союзникам, ирландским пиратам, имевшим (или утверждавшим, что имеют) полномочия от короля на свои действия.
Для остального у парламента имелся сэр Гарри Вейн, достаточно способный дипломат, которому удавалось даже в худшие времена убедить различных иностранных представителей – французских, испанских, португальских и венецианских, – что в интересах их хозяев поддерживать хорошие отношения с парламентом. Даже самый отъявленный роялист из них, португалец Антонио де Соуза, мало что сделал для короля, разве что тайком передавал адресованные ему письма. Испанский посол быстро понял, что нейтралитет английского военного флота в отношении испанских кораблей и право набирать среди пленных роялистов рекрутов для испанской армии – это ценные преимущества. Забавно, что король Испании, которому Карл так много помогал в дни своей власти, стал первым европейским государем, официально признавшим парламент правительством Англии.
Французское правительство, на чью помощь с момента смерти враждебно настроенного к нему Ришелье тщетно надеялся король, время от времени вступало
