Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович
17.IV. Вчера этот глупый И. А.283 довел меня до белого каления; я сказала ему страшную грубость – за которую сама от себя в полном возмущении, но тем не менее от души желаю, чтобы он на нее обиделся. Да нет, где ж ему! Он для этого слишком добр и блажен до святости.
28.IV. Флирт прервался очень неожиданно: была у N. еще раз, и после этого он на другой же день уехал. Я узнала об этом только через неделю, ибо всю неделю не была у него; уехал, совсем еще не оправившись от операции. Это говорит за то, что он был искренен… И если он так же искренен и в религии – то надо признать, что все случилось к лучшему…
3 мая. В воскресенье общее собрание Общества русских писателей весьма похвалило работу нашей комиссии. По справедливости надо сказать, что душою дела был Батюшков, и ему принадлежит вся честь. Он сам ездил по издательствам просить и покупать книги, принимал и разбирал их, записывал в книгу, упаковывал библиотечки, сам относил их в случае нужды на почту, рассылал письма, делал подсчет отправок, заходил почти каждый день в Комитет «заглянуть на 10 минут» и часто засиживался на 2 часа и больше, – словом, был живым нервом дела и вдохновителем своих товарищей по работе. Глядя на одушевленные хлопоты этого мешковатого, неповоротливого старика, все начинали поворачиваться живее и веселее, и самой мне часто становилось стыдно за свое равнодушие и нерадение. Правда, тот же Федор Дмитриевич вместе с оживлением вносил весьма часто массу сумбура и беспорядка в работу, перепутывая все наши расчеты и записи, в одних случаях придумывая лишнюю мелочную возню, в других – отклоняя необходимую или, во всяком случае, полезную, но все это сопровождалось таким бесконечным добродушием и самоотверженным увлечением, что, понятно, никому и в голову не приходило сердиться или обижаться.
Общую симпатию и одобрение заслужила Нагродская. Сначала наши литературные генеральши – Султанова и Ватсон – а за ними, как галантный кавалер, и милейший Ф. Д. [Батюшков] посмотрели очень косо на ее избрание в комиссию, но потом Ватсон, как человек прямой и честный, скоро увидела, что Нагродская не так страшна и не так плоха, как казалось по наружности, и вполне примирилась с нею, Султанова же вовсе в работах комиссии не участвовала и являлась только на общие собрания ее, приложить свою руку к протоколу.
На днях как-то зашла Эльманович и между прочим сказала, что рядом с нашей квартирой живет 5 американцев, которые ищут себе учительницу русского языка. Мы с ней условились пойти предложить себя, сначала она, а потом я. Нам повезло: Эльманович получила платный урок с самым старшим, ментором американской колонии, я же, не желая стеснять себя деньгами, условилась с одним юным джентльменом заниматься в обмен на английский. Сегодня у нас был уже третий урок; мой ученик начинает понемногу заинтересовываться Россией не только из одних практических соображений.
Но как это может понравиться! Он был убежден, что в России до сих пор существует рабство и что для того, чтобы выехать из Петрограда в Москву, нужно получить особое разрешение. Его удивлению не было границ, когда я рассказала, что освобождение крестьян в России произошло в один год с освобождением негров в Америке и что поездка по всей России и даже за границу не требует никакого особого разрешения.
4.V. Сегодня в Академии очень тревожный день. Мы сидим с Нестором Александровичем, по обыкновению, на лестнице и мирно разговариваем; вдруг вбегает Руднев со словами, что Никитин очень плох, был удар, и он не приходит в сознание. Только началось заседание I‑го Отделения в конференц-зале, как приходит на лестницу тот же Руднев: «Князь Голицын скончался… сейчас передали по телефону из Петергофа…»284 Несколько минут мы не могли сказать ни слова, так ошеломило нас это известие; Н. А. только растерянно-вопросительно смотрел по очереди то на меня, то на Руднева. – «Господи, да что ж это!.. Нет, скажите, что ж это?!..» – мог он только проговорить; оправившись через несколько секунд, он добавил со свойственной ему в таком случае манерой напускной грубости: «Черт знает, Волково кладбище какое-то…»
Жаль Голицына. Это наша слава на Западе. И как еще недавно говорила я с ним.
5.V. А сегодня и Никитина не стало… Большой удар по Академии. Четыре выбыло из строя за эту зиму285.
6.V. Мой американец премилый. Он очень деликатен, воспитан и с хорошими душевными задатками. Никогда до сих пор не налаживались у меня дружеские отношения с иностранцами; я их не любила за то, что подозревала в них недостаточное уважение к России и как-то презирала их за пошлость и дурные на наш взгляд манеры; с американцем же, по-видимому, мы подружимся: по внешности он ничем не шокирует меня, внутренние же качества его пока обнаружились с симпатичной стороны; кроме того, он проявляет большой интерес к нашей стране и, по-видимому, чувствует симпатию к нашей нации.
16.V. Татьяна Глаголева ушла с Курсов; с ее уходом освободилось несколько часов для словесников. Комиссия из Котляревского, Венгерова, Сиповского и Пиксанова постановила пригласить Перетца, Сакулина и Кадлубовского. В следующем заседании факультета комиссия объявляет о своем постановлении. Факультет заартачился: всех, кроме Перетца. Уж не знаю, что там говорили в подробностях, только Нестор Александрович встает и объявляет: «В ответ на это считаю нужным заметить и прошу занести мои слова в протокол, что, высказываясь против приглашения академика Перетца в число преподавателей Курсов, факультет руководствуется не интересами науки и преподавания, а какими-то иными соображениями». Сказал и сел, ожидая, что прочие члены комиссии, т. е. Венгеров и Ко, поддержат его, но те – словно воды в рот набрали: ни звука. А факультет взбудоражился и возмутился: мол, небывалое в летописях факультета оскорбление! Кареев говорил потом, что не знает, подавать ли ему после этого Котляревскому руку, Гревс – еще что-то добавил, Браун и Гримм286 – тоже, и даже – друг и приятель [Котляревского] Ростовцев! Потребовали, чтобы Н. А. извинился. Он сказал: «Хорошо, извольте», – и, по его словам, – «приготовил на следующее заседание такое извинение, от которого им не поздоровится»… Тем временем положение изменилось. Браун поехал к Перетцу, чтобы убедить его снять свою кандидатуру, пугая тем шумом, который возникнет вокруг его имени, и как будто даже намекая, что, если он не послушается, его забаллотируют и на Раевских курсах287. Перетц струсил и
