Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович
Фигурка худенькая, небольшого роста, личико детское, небольшие карые [так!] глазки, живые или неподвижные – но только на миг, – или смотрящие как-то внутренно, точно в другие сферы вселенной (этого впечатления не выразишь); крепкий, выдавшийся вперед подбородок. Когда Жуковская оживляется, когда глаза ее загораются или она начинает смеяться, закинув назад свою полудетскую головку и вытянув какую-то тоже особенную, длинную, со своим собственным выражением, шею – она вся преображается: в ней чувствуется такая внутренняя сила, такой огонь, что, кажется, какой-то вихрь захватит тебя сейчас с нею вместе и понесет куда-то.
Я за целый вечер у Пругавина не сказала ни слова, сосредоточив все свое внимание на Жуковской, наблюдая за ней и стараясь ее понять, вернее, может быть, – почувствовать. Она же ни на кого особенно не обращала внимание, смотрела куда-то все мимо всех, когда говорила, и только под конец, когда часть народу ушла и я попросила ее зайти ко мне, она раза два быстро взглянула в мою сторону и встретилась со мной глазами.
На следующее утро, едва Жуковская пришла и мы не проговорили и пяти минут, она говорит:
– Я сразу обратила на вас внимание вчера, как только вы вошли, так не похожи вы были на все, что бывает у Александра Степановича. Мне бросилось в глаза одно очень интересное противоречие в вашей наружности: с одной стороны, вполне уравновешенная, спокойная, какая-то очень гармоничная вся в целом внешность, и с другой стороны, живая струя какой-то (как бы беспокойной) жизни где-то в глубине, своя собственная отдельная от всех. И еще – что меня особенно поразило, может быть, именно потому, что во мне самой его совсем нет, – это выражение удивительного целомудрия во всей вашей наружности…
– Да когда же успели вы все это разглядеть, Вера Александровна, вы почти и не взглянули на меня, – прервала я ее со смехом, но тем не менее искренне удивленная тем впечатлением, которое она от меня вынесла.
– Для этого вовсе не надо много времени, это раз, а второе – никто никогда не знает, как и когда я за ним наблюдаю.
Такое вступление сразу наставило наш разговор на интимную почву, и мы говорили как давнишние знакомые.
Я думаю, что это был наш первый и последний разговор; на этом, вероятно, кончится наше знакомство, и вряд ли мы еще когда встретимся, хотя она и собиралась мне писать. Но я не буду жалеть об этом. Эта короткая и внезапная встреча очень хороша сама по себе и останется в виде хорошего воспоминания в будущем.
5.XII. Нестор Александрович начал свою литературную деятельность переводом статьи Lavelay274, напечатанной в «Филологических записках» в 1880 г.; первая его оригинальная статья – «Поэзия скорби и гнева», затем – «Лермонтов», по совету и почти настоянию Пыпина. Для журнала «Детский отдых» написал рассказ, подписанный Сергеем Калитиным. Сейчас сотрудничает в «Биржевке»! В Сборнике памяти С. Боброва (?) поместил длинное стихотворение, разговор кого-то с кем-то; оно мне, положим, не понравилось, но не могу не согласиться, что человек за все брался и все удавалось ничуть не хуже, чем тысяче других275.
29.XII. На последнем общем собрании Общества русских писателей решили организовать отправку книг в действующую армию – иными словами, продолжить работу закрытого Вольного экономического общества – и избрали для этой цели комиссию, в которую попала и я. Остальные – Батюшков, Ватсон, Мижуев, Султанова, Нагродская и некий Воронко. Завтра едем с Батюшковым на курсы Лесгафта осматривать помещение276, которое нам, кажется, там дают277.
1916 [год]
2.I. Так хорошо начала вчера свой день, работала, думала, писала, – и вечер все испортил! Пришла Б-на (чуть ли не в 6 часов!) и измочалила всю душу. Несчастная психопатка!
3.I. С тех пор как я прекратила хлопоты о поездке в действующую армию, я как-то словно одеревянила [так!]: жизнь замкнулась вокруг меня маленьким-маленьким колечком, и сама я сократилась в крошечное ядрышко, которому в этом колечке совершенно просторно… Все словно ушло куда-то, и я одна со своим маленьким колечком – Пушкинским Домом и Писаревым.
Видно, все мои попытки выйти из своего мирка в широкую жизнь были противны моей природе, потому что как только явилась возможность замкнуться – я замкнулась, и это вышло совершенно естественно, без насилия над собой. За своим письменным столом, за книгой, в размышлениях – я сливаюсь со всем миром в его прошлом, настоящем и будущем, но только за письменным столом; едва появится что-нибудь живое из живой жизни за моим кольцом, – что-то внутри меня начинает работать и проникнувший было внутрь посторонний элемент выталкивается, как постороннее тельце, попавшее на реснички мерцательного эпителия в дыхательном горле. Не то чтобы я переставала думать об этом; но думаю-то я так, как о постороннем, не касающемся меня предмете, как об объекте, находящемся под микроскопом моей рефлексии; и так же и действую, если тут нужно действие.
Это, несомненно, инстинкт самосохранения; но какая подлая вещь этот инстинкт!
6.III. Lusignan находит, что со мной за последние 4–5 месяцев произошла большая перемена, что я стала походить на человека, нашедшего кусочек твердой почвы под ногами, и потому стала как бы спокойнее, определеннее и увереннее.
Еще бы! Все это сделала моя работа. Она явилась для меня тем, чем является чечевица для рассеянных лучей света; она объединила в одном центре все разрозненные и рассеянные лучи моих мыслей, чувств, настроений, порывов. Но самая возможность взяться за такую работу и получить ее обусловилась временем, несколько более ранним, а именно – теми неделями, когда я, разойдясь по причинам отчасти принципиального характера с Э. А. Л[унц], осталась в Лесном совсем одна с грустными размышлениями о настоящих событиях и отысканием для себя места в потоке их течения. Я читала дневник Никитенка, думские отчеты, ездила в лазарет и в результате твердо решила добиваться поездки в армию.
Это время заставило меня, пожалуй, впервые по-настоящему серьезно посмотреть на себя и на окружающее, потому что до этих пор я ко всему, в общем, относилась в тоне тру-ля-ля и, в сущности, не понимала, что значит принятая на себя обязанность и вытекающая из нее ответственность. Все мои маленькие недоразумения и неудовольствия по службе происходили в сильной степени из этой причины, потому что, не будучи недобросовестной (в этом я не могла бы упрекнуть
