Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Забегая вперед, скажу, что мне впоследствии просто невероятно, фантастически повезло! После нашего с Мудвином разговора я был абсолютно убежден в том, что этот, то ли бывший, то ли действующий, мент, непременно исполнит свою угрозу и отправит меня в колонию для малолетних преступников. Тем более, признаюсь честно, я тогда этого заслуживал.
Внутренне смирившись с неминуемой своей погибелью для добропорядочного общества (Эх, где наша не пропадала! Чему бывать, того – не миновать!), я даже решил для себя перед отправкой в места, не столь отдаленные, обязательно стукнуть хорошенько своего обидчика где-нибудь в темном углу по куполу. Но, слава богу, вмешался Господин великий случай!
Спасение мое пришло оттуда, откуда, казалось бы, его невозможно было ожидать – через водку! Как-то Мудвин, любивший в общем-то опрокинуть рюмку, другую и знавший толк в горячительных напитках, притащился в интернат, будучи в жопу пьяным. В принципе, он никогда не приходил на работу трезвым, но тут ужрался до такой степени, что даже видавший виды вахтер не смог скрыть своего изумления: «Ты чего-то, Ляксеич, набрался?» – боязливо спросил он и тут же получил по зубам так, что прямо на вахте и скопытился!
К несчастью для мента (и к моему последующему, самому искреннему ликованию!) безобразную сценку эту случайно увидела директриса, которая как раз выходила из своего кабинета в коридор, дабы провести инспекторский обход вверенного ей учреждения. Она сделала чересчур разбуянившемуся Мудвину замечание, на что тот без промедления послал ее в пешее эротическое путешествие, после чего был, благополучно для меня, уволен!
Продержись этот упырь в интернате еще с месяц, и я бы точно его стараниями укатил в колонию для несовершеннолетних, после чего моя судьба могла бы сложиться совершенно по-другому (и что-то мне подсказывает – не самым лучшим для меня образом!). Так я избежал почти уже гарантированной мне Мудвином тюрьмы.
Но вернемся к выездному заседанию «Комиссии по делам несовершеннолетних». Оно было организовано в интернате с большим размахом. Инициаторам сего действия было важно не только покарать некоторых, совсем уже отбившихся от рук детдомовцев, сопроводив их в колонию, но и нагнать жути на тех, кто еще останется учиться в интернате. Каждый потенциальный нарушитель спокойствия отныне должен был знать, что над ним подвешен дамоклов меч неотвратимого наказания!
В актовый зал, куда в приказном порядке согнали все население детского дома, и где происходил суд над самыми отъявленными его хулиганами, нас, малолетних бандитствующих элементов, назначенных уже к отправке в колонию, вызывали по одному. Сначала туда приволокли моих друзей и товарищей по несчастью, снискавших себе славу первых дебоширов и безобразников: Макса Чудакова, Сергея Покровского, Сергея Андрюшенко. Замыкающим же этой славной когорты числился я. По всей видимости, расправу надо мной Комиссия решила оставить на десерт.
Меня пригласили занять позорное лобное место, прямо на сцене, где должна была состояться для начала моя, скажем так, гражданская казнь. «Так, Олег Сукаченко? Пятнадцать лет? Ну, рассказывай, голубчик, как ты докатился до жизни такой?» – ядовито презрительным тоном спросила меня тощая, как жердь чиновница, исполняющая обязанности Председателя вышеозначенной Комиссии. Она вместе с еще двумя подпевалами восседала за накрытым красным сукном столом и неотрывно сверлила меня, пожалуй, даже излишне строгим, взглядом из-под своих бессовестных очков.
«Что вы имеете в виду?» – деланно удивился я. «Хватит паясничать! Встань ровно, когда с тобой разговаривают взрослые! Что это за неуважение к Комиссии?! Ты прекрасно понимаешь, почему мы тебя сюда вызвали. Твое поведение иначе, как отвратительным, не назовешь! Учителя жалуются, что ты совершенно перестал учиться, то и дело дерзишь педагогам! У тебя несколько приводов в милицию, ты неоднократно попадался на воровстве! Да еще эта драка с сотрудниками милиции!» – Председательша на секунду перевела дух, но лишь для того, чтобы продолжить обличать меня самым беспощадным образом. Кажется, возмущению ее не было предела.
«Мы затребовали характеристику на ученика 8 А класса Олега Сукаченко у главного воспитателя интерната и вот, что в ней сказано» – далее эта дура, обращаясь к притихшему залу, прочитала потрясающий по своей лживости поклеп, который состряпал на меня уже известный читателю Мудвин, из которого я с удивлением узнал, что хуже меня может быть только людоед, да и то не всегда, поскольку он хотя бы любит свою потенциальную еду. Я же никого уже давно ни во что не ставлю, крайне разлагающе (ага, как алкоголь на печень!) действую на своих одноклассников, сколотил устойчивую бандитскую группу и все в таком же, довольно мерзопакостном, надо признаться, ключе.
В общем, по-хорошему, меня не в колонию надо отправлять, а расстреливать! И чем раньше, тем лучше. Ну, думаю, Мудвин-гаденыш, удружил… Такую убийственную характеристику надо было еще постараться накатать! Хорошо, что он так удачно и ко времени нажрался, самовыпилившись из интерната прежде, чем началось это судилище. А то бы сейчас больше всех радовался, скотина, увидев, в какой безвыходной ситуации я с его помощью очутился!
Наконец, председательша озвучила весь имеющийся у нее компромат, аккуратно сложила все эти бичующие, клеймящие и покрывающие меня позором бумажки в серую, мышиного цвета папку и предложила собравшимся высказываться. В зале тут же обнаружились две или три безмозглые педагогические курицы, которые решили, пользуясь удобным случаем, свести со мной счеты в точном соответствии с известной негодяйской философией: «Падающего – толкни, упавшего – добей!».
Не на шутку раскудахтавшись, они, что называется, щедрой рукой, добавили еще несколько черных красок и к без того уже более чем мрачному моему портрету. Ну, что же, не буду скрывать – отчасти я заслужил все эти упреки. Но зачем же вы так нахраписто и торжествующе пытаетесь сломать мне жизнь? Неужели вам от этого станет спокойнее на душе?.. Да, я отнюдь не являлся сосредоточием всех добродетелей, возможно у меня их и не было вовсе, но я никогда не подличал, не бил исподтишка и уж точно не упивался беззащитностью своих оппонентов!
Я стоял и молча смотрел в зал на ребят, на моих друзей-детдомовцев, которые, вероятно, всей душой сочувствовали мне, но ничем не могли помочь. А что я? Моя песенка уже, по-видимому, была спета. Но кто поможет им, этим напряженно притихшим пацанам и девчатам, когда суровая и беспощадная действительность гильотиной обрушится на их бедовые головы? Ведь я, конечно, не первый, кто стал жертвой этой отвратительной детдомовской системы, но и последний не я… И тут до моего уха донеслось: «Сукаченко, у тебя есть, что сказать Комиссии и уважаемому собранию?».
Я понимал, что это, скорее всего, мой последний шанс о чем-то
