Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Верю ли я в бога? — отвечал художник АНРИ МАТИСС на вопрос приёмной дочери Маргарет. — Да, когда работаю… Но когда душа отлетает, неважно, куда поместят тело, лишь было бы это место благопристойно». На закате дня 3 ноября 1954 года он сидел с дочерью в своей комнате на третьем этаже дома Reggina на высоком холме в Симье, под Ниццей, в бухте Ангелов. Комната была увешана огромными рисунками кисти самого Матисса, а он был одет в широкую пижаму из очень светлой ангорской шерсти (цвета «волос королевы»), В тот вечер ангел сорвал с него эти тленные покровы: «Я вдруг подумал об утреннем жаворонке, — успел сказать он Маргарет. — И всё же, начав с птичьей трели, я хотел бы закончить органным песнопением». Удар поразил его внезапно. Он тихо скончался на руках дочери. Началась новая жизнь, быть может, та, которую он предвидел много лет назад. Матисс дожил до своей славы, ему удалось присутствовать при своём апофеозе. По другим, однако, источникам, художник умер на руках Лидии Делекторской, эмигрантки из России, которая в течение двадцати двух лет служила у него помощницей, секретарём и моделью. В тот день она вышла из ванной комнаты с головой, обёрнутой полотенцем в форме тюрбана и шутливо сказала Матиссу: «Наверное, вы сейчас скажете: „Давайте карандаш и бумагу!“» — «Давайте карандаш и бумагу!» — охотно согласился он с ней и сделал несколько набросков Лидии, своего «ангела-хранителя». Один из них ему очень понравился. И он подарил его ей. И это было всё…

«Дай мне слово, что ты не оставишь мои полотна на произвол судьбы, что бы ни случилось», — потребовал у жены художник КУЗЬМА СЕРГЕЕВИЧ ПЕТРОВ-ВОДКИН.

В ночь перед своей смертью, 1 декабря 1814 года, семидесятичетырехлетний французский аристократ, автор скандально известных эротических романов маркиз де САД, принял у себя свою восемнадцатилетнюю любовницу Мадлен Леклер и пожаловался ей на лёгкое недомогание. Мадлен, понятно, постаралась рассеять тревоги «поборника порока и преступлений» и как нельзя лучше справилась со своими обязанностями при стареющем де Саде, наречённом в кругах богемы Божественным Маркизом. Во всяком случае, когда она ушла, он сделал в своем дневнике последнюю запись: «…как обычно, предались… маленьким играм… провёл с ней совершенно распутный вечер». Восхищенья достойно и то, что этот «совершенно распутный вечер» де Сад провёл с этой юной девой в палате психиатрической лечебницы в Шарантоне, убогом посёлке в восьми километрах от Парижа. Туда его упекла администрация Наполеона I, с диагнозом «либертенское слабоумие»(!), за якобы злобную сатиру на Жозефину, супругу императора. Ближе к полуночи маркиза навестил аббат Жоффруа и застал его в отличном настроении. Ещё бы! Назавтра де Сада ожидала новая встреча с мадемуазель Мадлен, и он её предвкушал. «Зайдите ко мне утром», — попросил он аббата при расставании. На следующий день к Саду заглянул девятнадцатилетний студент-медик Рамон. Дыхание маркиза, всегда затруднённое, показалось ему вдруг особенно шумным и тяжёлым. Доктор напоил его горячим настоем, микстурой и каким-то ещё питьём, и Сад впал в забытьё. Рамон сидел у изголовья больного во мраке наступившего зимнего вечера и в какой-то миг вдруг понял, что более не слышит дыхания старика. Де Сад был мёртв — «самый совершенный писатель, когда-либо живший на свете», скончался мирно и неожиданно, хотя и без драматической внезапности. В завещании он просил похоронить его в лесу родового имения Мальмезон и засеять могилу желудями, «дабы исчез всякий след её…» Завещание было подписано полным именем усопшего — ДОНАСЬЕН АЛЬФОНС ФРАНСУА, граф де САД. Но лес в его имении был уже давным-давно продан, и похоронили маркиза на больничном кладбище, в конце его восточной части. Установили камень с высеченным на нём крестом, но без указания фамилии погребённого. Могила так и осталась безымянной. Однако имя опаснейшего потрясателя основ морали не исчезло бесследно, оно осталось не только в его книгах и пьесах, но и на редкой марке шампанского «Маркиз де Сад», как белого, так и красного. Этикетки бутылок украшены портретом демонической личности и девизом Сада: «Любовь, желание, страсть».

В Страстную Пятницу, 14 апреля 1865 года, на шестой день после окончания Гражданской войны между Севером и Югом, президент США АВРААМ ЛИНКОЛЬН отменил два смертных приговора — один шпиону-южанину, другой — дезертиру-северянину. «Я думаю, что этот наш парень принесёт нам больше пользы на земле, чем под землёй», — объяснил он своё решение членам кабинета в Белом Доме и поехал с женой в театр Форда. Там давали комедию «Наш провинциальный кузен» с Лорой Кини в заглавной роли. Президент запоздал к началу спектакля, который был, однако, прерван, когда артисты и зрители увидели его входящим в убранную флагами ложу верхнего яруса подле сцены. Он уселся в кресло-качалку, усталый, измождённый, едва способный улыбнуться и помахать рукой зрителям, устроившим ему овацию: «Спасибо! Спасибо!». Но вскоре игра актёров увлекла его. Во втором явлении третьего акта, когда зал сотрясали взрывы хохота, ещё один актёр, правда, уже бывший, некто ДЖОН УИЛКИС БУТС из Ричмонда, жаждущий незаслуженного успеха и славы, незамеченным вошёл в президентскую ложу и выстрелил Линкольну в затылок из бронзового короткоствольного крупнокалиберного пистолета «дерринджер». Затем спрыгнул на сцену и закричал в зал: «Sic semper tyrannis!» («Так всегда будет с тиранами!») «Юг отомщён!» Так отставной актёр сыграл свою последнюю роль на сцене! Позднее, через 12 дней, сам смертельно раненный в перестрелке с полицейскими на табачной ферме Боулинг Грин, в штате Вирджиния, двадцатисемилетний Бутс слёзно просил их: «Скажите моей матери… я умер … за свою страну… Я думал, так будет лучше… Бесполезно!.. Бессмысленно!..» Справедливо: в тот самый миг, когда раздался выстрел Бутса в театре Форда, в форте Самтер раздался первый залп праздничного салюта по случаю окончания Гражданской войны, которую северяне Авраама Линкольна выиграли у южан.

Королю Швеции ГУСТАВУ ТРЕТЬЕМУ, прозванному «тираном», подали в литерную ложу Оперы анонимное письмо с предостережением о покушении. «Если они хотят убить меня, то теперь для этого самый удобный случай», — сказал отчаянный монарх главному шталмейстеру и, надев чёрное домино, смешался с толпой на маскараде. К нему тотчас же подошёл заговорщик в весёлом костюмчике. «Здравствуй, прекрасная маска», — сказал он. Этого только и ждал ещё один заговорщик, некий армейский капитан и коммерсант Якоб Анкарстрём. Он приблизился к королю сзади и выстрелил ему в спину из пистолета зарядом из обойных гвоздей, свинцовой дроби и двух мелких пуль, но в сердце не попал. Сюртук короля тлел. Он прошептал: «Ай, ай! Я ранен! Задержите злодея, но не причиняйте ему ничего дурного! Скажите всем, что я получил лёгкое ранение. И продолжайте веселиться, господа…» Смертельно раненного, его отвезли во дворец и положили на парадное ложе. Просторная спальня была погружена в темноту и освещалась лишь бумажной лампой на плошке с маслом, в комнате царил страшный холод. Лейб-доктор осмотрел изуродованное выстрелом тело короля и даже извлёк из его спины несколько гвоздей. Но для врачебного искусства того времени случай был безнадёжный. Густав осведомился: «Имел ли касательство к покушению на меня тот самый французский актёр, которого я видел сегодня в „Скупом“ и который прослыл за якобинца?» — «Нет, Ваше величество, у него безоговорочное алиби — он лежал в своей постели». — «Тем хуже, — сказал король. — Значит, это сделал швед». На вопрос, хочет ли он видеть друзей у своего ложа, Густав ответил: «Да я-то бы хотел, но к чему им видеть беднягу?» И пожаловался полковнику Лилиенгорну: «Разве это не ужасно, Понтус, уцелеть на войне и погибнуть от пули какого-то негодяя». Затем заснул и утром 29 марта 1792 года умер, не дожив до 46 лет и не успев попрощаться ни с королевой, ни с кронпринцем.