Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин
Понурив голову, я медленно брёл к дому под начинающим припекать южным солнцем. Надо было сообщить неожиданную новость ничего не подозревающему Усу. Итак, мы сейчас под колпаком КГБ и, следовательно, каждый наш шаг отслеживается; теперь надо быть поосторожней с ночными заплывами в запрещённую зону, они сами по себе уже противозаконны. Как уходить от слежки? И что за “сюрприз” ожидает меня сегодня?
…Ровно в семь вечера я был в вестибюле гостиницы, и ко мне сразу подошли четверо молодых широкоплечих мужчин, все как один одетых в чёрные пиджачные пары, явно не соответствующие душному безветренному вечеру. Сухо поздоровавшись и даже не представившись, они попросили меня пройти в их номер – мол, хотят задать несколько вопросов.
Номер на последнем этаже гостиницы оказался просторным кабинетом с большим столом, стоящим посередине, и креслами вокруг него. Усадив меня в одно из кресел, мужчины расположились напротив и в течение нескольких минут молча меня разглядывали. Наконец один из них, глядя прямо в глаза, тихо спросил: “Ты ведь решил бежать из Советского Союза, поэтому и прилетел сюда с Сергеем Домашовым. Мы прекрасно об этом осведомлены. Вы тренируетесь в дальних заплывах днём вдоль берега, ночью в запретной зоне. Верно?” “Не понимаю, о каком побеге идёт речь. Мы с моим другом, как все советские люди, решили отдохнуть, а марафонским плаванием увлекались давно, уже много лет”, – спокойно ответил я.
“Ну хватит! – неожиданно резко оборвал он мои оправдательные объяснения, хлопнув ладонью по столу. – Нам о твоём плане всё известно, и точка. А парень ты, судя по всему, упрямый. Да и рассудок твой, видимо, не совсем в порядке, раз в психушке сидел. И потому слушай меня внимательно, вникай и запоминай! Мы давненько за тобой наблюдаем и в курсе всех твоих дел и мечтаний. Ситуация с тобой сегодня непростая. В парижской галерее у твоей новой подружки мадам Верни проходит твоя персональная выставка, и вроде бы даже с успехом. Покровительница твоя госпожа Дина Верни – дама известная и влиятельная. А теперь сам посуди, что может произойти. Ну, вариант первый: не доплыл, утонул – скандал: погиб на пути к свободе, вот как это будет освещено в прессе. Уж мадам Верни здесь постарается и денег, которых у неё немало, не пожалеет. Вариант второй: арестуют в нейтральных водах, статья – измена Родине, попытка побега – опять скандал. И, наконец, третий вариант, тоже нежелательный. Вы со своим дружбаном Серёгой каким-то образом всё-таки доплывёте до турецкого берега – опять скандал. А теперь поясняю тебе, что нам скандалов и газетной шумихи не нужно. И поэтому выбрось из головы эту идею, поскольку принято решение выдворить тебя из Советского Союза, раз уж так ты рвёшься на гнилой Запад. Этой же ночью вылетаешь в Ленинград, а завтра в девять утра явишься в кабинет полковника Попова по адресу: Литейный, дом четыре. Туда, куда тебя не раз доставляли, – с ехидцей добавил он. – А теперь можешь топать к своему дружку. Ему-то навряд ли удастся когда-нибудь увидеть Запад”.
На рассвете мы с Усатым прилетаем в Ленинград, он направляется в коммуналку к своей маме, а я, не заходя в квартиру, отправляюсь в Большой дом.
Необычные условия необычного изгнания
Литейный, 4 – адрес незабываемый для сотен тысяч жителей Ленинграда и Советского Союза. Для сотрудников Большого дома, для арестантов, доносчиков, обозначенных в этом ведомстве секретными агентами, а в простонародье именуемых стукачами, для многочисленных свидетелей, проходящих по разным политическим и особо крупным делам. Пятый отдел этого учреждения занимался идеологическими врагами и диверсантами. К этому разряду врагов был с юных лет причислен и я, поскольку в первый раз был доставлен в это мрачное здание, как только мне исполнилось шестнадцать лет. Двумя сотрудниками КГБ мне было объявлено решение об изгнании навсегда изо всех художественных и образовательных учреждений. Сейчас мне двадцать восемь, и офицер 5-го отдела должен мне пояснить, каким образом меня будут навсегда изгонять уже из Советского Союза.
Ровно в девять утра вхожу в кабинет полковника Юрия Ивановича Попова, начальника 5-го отдела Управления КГБ. Он оказался вполне интеллигентным и приветливым человеком лет сорока, с хорошей офицерской выправкой. Обратился ко мне по имени-отчеству, что для меня, особенно в стенах этого здания, было непривычно. Принесли два стакана чая, и, прихлёбывая чай, полковник обратился ко мне со следующей речью: “Михаил Михайлович! Мы давно внимательно наблюдаем за вами и вашим творчеством. У нас в отделе несколько томов доносов. Вам грозила 64-я статья. Она гласит, что измена Родине, бегство за границу наказывается смертной казнью с конфискацией имущества. Владимиру Егереву – офицеру из нашего отдела – с большим трудом удалось снять с вас эту статью. Мне поручено подготовить ваш быстрый и бесшумный выезд из страны, но поймите, что не все сотрудники настроены к вам благожелательно даже после снятия 64-й статьи. Кто-то настаивает на заключении Шемякина в психбольницу, кто-то – на заключении в лагерь, а кто-то предлагает оставить на свободе, поскольку вы группируете вокруг себя, в своей мастерской много интеллигенции и за вами всеми легко следить нашим агентам. (Итак, полковник подтвердил то, что я всегда подозревал: в круг моих знакомых внедрены агенты КГБ.) Но есть и те, кто не против того, чтобы Шемякина в этом мире не существовало… Вам ясно? (И в памяти моей мгновенно всплыла и стальная арматура, и здоровенный кусище льда, которые должны были размозжить мою черепушку.) Наконец, есть вариант, который я советую принять. Вы в короткий срок покидаете навсегда Советский Союз и уезжаете в любую капиталистическую страну по вашему выбору, разумеется, которая вас примет.
