Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

По дороге домой я думал: есть ли еще какая другая страна, где изобретателю нового медицинского устройства нужно прятаться под забором, потому что его изготовили тайно и вынесли противозаконно, чтобы выменять на спирт для алкоголиков?

Дома я с гордостью показал сустав Ирине:

— Смотри, здорово сделали, и можно сгибать и разгибать до объема естественного сустава.

Она смотрела на железку заинтересованно, но с некоторой грустью — все-таки это было сделано ценой ее пальто. Жена творца всегда так или иначе страдает от его увлечений. Меня мучила совесть, что я лишил ее необходимой вещи. Тогда я продал в спортивный комиссионный магазин на Таганке свое охотничье ружье «винчестер», с которым провел много часов на охоте в Карелии. Что делать? — я давно не выезжал на охоту и ружье было менее необходимой вещью, чем пальто Ирине. С виноватой улыбкой и нежными поцелуями я вернул Ирине ее накопления, и пальто было куплено.

Теперь, когда у меня был готовый сустав и на работе уже не могли украсть мою идею, я решил показать его в институте. Первым делом — Каплану, моему профессору. Он с удивлением и любопытством вертел его в руках, расспрашивал, потом:

— Знаете что я вам скажу, идея любопытная. Но все-таки будьте осторожны и сначала попробуйте его на трупах.

— Конечно, Аркадий Владимирович, я так и думал.

Может быть, в нем и шевельнулась ревность к молодому, но необычность идеи отвлекла его от необоснованной критики. Другие старшие коллеги отнеслись более скептически. Осторожный профессор Шлапоберский посмотрел и приложил руку к губам:

— Ш-ш-ш, не надо, чтобы о вас было много разговоров.

Профессор Михельман, человек резкий и категоричный, повертел сустав в руках и сказал, как отрубил:

— Нецелесообразное изобретение — не будет работать.

Я поразился, но решил не спорить — посмотрим, что будет впереди, кто окажется прав. А сам подумал: до чего же старики бывают пренебрежительны к начинаниям молодых.

Теперь по вечерам я вместе с Веней Лирцманом и молодой сестрой Таней ходил в морг и делал пробные операции на трупах. Для этого нужно было разрешение родственников покойника, и мало кто бы его дал. Но санитары морга вывозили мне трупы за спирт без всякого разрешения. Я делал операции и фотографировал их этапы для протокола — так я отрабатывал детали будущей операции, а заодно присматривался — какие изменения нужны в конструкции. Еще несколько раз я отдавал сустав инженеру Исаеву для переделки, и еще несколько раз стоял возле забора «Авангарда». Я решил, что теперь можно оперировать больных, мне изготовили несколько суставов трех разных размеров — для людей разных телосложений. Инженеры и рабочие принесли мне их домой, и, на радостях, мы выпили коньяк. Я был действительно благодарен им.

Я тщательно подбирал пациента, моя обязанность была объяснить ему, что он первый, кто подвергается такой операции. Он должен соответствовать двум основным критериям: во-первых, страдать от неподвижности локтя и быть готовым на любые средства, чтобы его восстановить; во-вторых, быть достаточно интеллигентным, чтобы понять новую операцию. Мне удалось найти художника Виктора Б., тридцати лет: два года назад он упал с деревянных лесов, расписывая красками церковный потолок. Его рука не сгибалась и не разгибалась в локте, это называется «анкилоз» сустава.

— Виктор, почему вы расписывали церковь?

— Так, «левая» работа была; церковный батюшка обещал хорошо заплатить. Но милиция следила за церковью и могла меня выгнать. Когда я упал, то к врачу не пошел. А локоть раздуло, он ныл. Теперь вот — ни согнуть, ни разогнуть, лишился работы, стал инвалидом.

Он говорил спокойно, интеллигентно, мне нравился его характер и склад мышления.

— Я могу заменить ваш замкнутый сустав на новый, искусственный.

— Новый, искусственный? Интересно — как же это?

Я показал ему модель и объяснил ее действие:

— Вы должны знать, что будете первым человеком с искусственным локтем. Можете подумать и посоветоваться с кем хотите.

Через месяц он пришел:

— Делайте операцию — я согласен.

Первая в стране операция — я должен был просить разрешение у директора института. И вот 4 октября 1968 года я стоял у операционного стола, моими ассистентами были Каплан и Лирцман. Операцию снимал кинооператор, он установил подсветки и штатив для камеры — портативных аппаратов тогда еще не было. Волновался я очень, операция шла пять часов: сначала я удалил сломанные кости локтя; делать это надо очень осторожно, потому что вокруг них много сосудов и нервов, их нельзя повредить; после этого я подобрал размер искусственного сустава, вставил его в свободное от удаленных костей пространство и прикрепил к остаткам костей — он должен стоять как вкопанный. Я осторожно попробовал объем движений — рука сгибалась и разгибалась хорошо. Каплан на этот раз не делал замечаний, спокойно и заинтересованно ассистировал.

Вечером я радостно позвонил Ирине:

— Могу похвастаться — первая операция прошла удачно.

— Поздравляю, дорогой мой!

В ту ночь я остался дежурить в институте и все время подходил к своему больному, проверял, как его рука — есть ли пульс? двигаются ли пальцы? Все было благополучно. Прошло три недели, и я стал заниматься с ним разработкой движений. Через два месяца я демонстрировал его на утренней конференции института. У него был почти полный объем движений в локте, и он снова работал художником в мастерской. Коллеги смотрели на него с интересом, но на меня — с удивлением, не все доброжелательно. Профессор Михельман взял слово:

— Откровенно говоря, я не верил в успех этого искусственного сустава. Но теперь могу сказать: мы все должны поздравить доктора Голяховского с созданием новой операции и с успешным первым случаем, — и зааплодировал мне, другие поддержали его хлопками.

Я был взволнован и горд своим изобретательским дебютом, получил два авторских свидетельства, патента — на искусственный сустав и на метод операции. Меня радовало, что после меня другие хирурги будут оперировать по моему методу и моим суставом и будут ссылаться на мою работу в своих статьях и выступлениях. С той операции я превратился из хирурга-исполнителя в хирурга-созидателя.

Моя идеализация Америки

Есть такая истина: сначала человек долго работает на свой авторитет, а потом авторитет начинает работать на человека. Очевидно, мой авторитет дорос до этого, потому что я становился популярным московским хирургом, как мой отец. По вечерам мне постоянно звонили домой с просьбами — знакомые, знакомые знакомых, а то и какие-то случайные люди, просили, чтобы я их принял, дал совет или сделал операцию. Дохода мне это не приносило, лишь немногие платили гонорары, хотя делали подарки и предлагали взамен свои услуги. У меня появилось много пациентов с известными именами: я лечил нобелевского лауреата физика Ландау, семьи знаменитых писателей Николая Тихонова, Ильи Сельвинского и Сергея Михалкова, композиторов Тихона Хренникова и Марка Фрадкина, актеров Аркадия Райкина, Веру Марецкую, Элину Быстрицкую, генералов, министров и спортсменов. Их имена гремели в 1950–1970-х годах. И мое имя становилось популярным в мире московской интеллигенции — по передаче из уст в уста…