Джеймс Томсон - Город страшной ночи

XVIII

Я к северной окраине притек,            Откуда расходились три пути,Петляя, словно русла тайных рек,            Что в темноту готовы отнести.Сквозил свет смутный в воздухе кругом,На юге небосвод набух бельмом.

И я поплелся левою тропой,            Едва ступая, тихо ворошаЛиству сырую вялою стопой,            К земле согнувшись, чуть ли не дыша —Так беспредельно, страшно я устал,Так долго по ночам без сна блуждал.

Пройдя немного, различил во мгле            Я слабое движенье впереди:Там что-то шевелилось на земле,            Со стонами пытаяся ползти;Упорно двигаясь за пядью пядь,Ползло в свою берлогу подыхать.

Но, поравнявшись с ним, я разглядел,            Что это человек, — вот он застыл,Шаги услышав, и привстать сумел,            Вот голову ко мне оборотил,Вот ему гневным жестом удалосьОткинуть прядь замызганных волос.

Иссохшее лицо увидел я,            Глаза, чей взгляд был загнан и убог:«Что, ты ограбить захотел меня?            Уж злато не влечет, не мил порок,Ничто не кружит голову, — ведь тыИзведал тайные мои мечты?

Считаешь, что я слаб и сдаться рад, —            Но лишь тебя царапнет этот нож,Вольется в твое сердце страшный яд            И ты, лукавый веролом, умрешь.Плесну из склянки на тебя едва —И ты тотчас засохнешь, как трава».

Вдруг, тон переменив: «Раскинь умом!            О, сжалься! Этим только мне владеть.Не будет толка в поиске твоем,            Иди лишь по своей дороге впредь:Ни смертным, ни бессмертным не пройтиЧужой судьбы тернистого пути.

Да знаешь ли всю меру моих бед?            Вон сзади разветвленье двух дорог:Оттуда тянется кровавый след —            Такую я подсказку приберег.Изранил я о камни плоть мою,Стенать от боли не перестаю.

Теперь я, наконец, златую нить            Найду, что мне известна одномуИ может этот день соединить            И прошлый — коль уйдешь ты». Я ему:«Уйду, когда б сейчас сказать ты мог,Где скрылся нити золотой клубок».

«Так ты, болван, не знаешь? — хмыкнул он. —            А я тебя боялся! Нить ведетИз этой ночи беспросветной вон,            Сквозь дикие равнины все вперед,Сквозь лютых лет ужасную длину —В предел безгрешный, райскую страну.

И вот уж я младенец, чист и мал,            Играю под присмотром милых глаз,О, если бы тогда я увидал            Себя таким, каким я стал сейчас, —Зарылся б с громким плачем маме в грудьИ долго в ужасе не мог уснуть».

И заново пополз он. Я с лица            Снял паутинку, прежде чем уйти:«Начнет все вновь он, избежав конца,            В предродовую тьму его пути,В утробе он сокроет естество,И Рок превратный не найдет его.

Но даже если так, сколь тяжек труд —            К вратам рождения ползти тебе,Когда ворота смерти близко ждут!            Ведь есть закон, коль есть закон в Судьбе:Небывшему вольно придти всегда,А бывшему — вновь быть уж никогда».

XIX

Темна, сильна теченьем, глубока,            Порой морскими водами полна,В тиши бессонной плещет, — та река            Рекой Самоубийц наречена:Ведь, что ни ночь, другого горемыку,Отчаяньем гонимого, без крика            В забвенье кутает ее волна.

Бросается с перил моста один,            Как будто движет им угар шальной;Другого цель — добраться до глубин            И медленно исчезнуть под водой.А третий в лодке, в призрачном тумане,В пустынном смерти ищет океане,            Оставив мир пустынный за собой.

Так гибнут они все от своих мук,            Их даже не пытаются спасти,Гадая вместо этого — а вдруг            И я приют в воде решу найти,Когда, устав от боли, нетерпеньеСвятое переборет уверенье,            Что всех нас ждет покой в конце пути.

Коль этот трагифарс приелся нам,            Зачем им каждый так же увлечен?Чтоб роль с грехом исполнить пополам;            Увидеть, чем там следующий сезонНас подивит; избавить от кручиныДрузей по поводу нашей кончины.            Но те, кто дома, — сколь блажен их сон!

Но это все — всего на одну ночь:            Всего-то ночь мучений переждать.И вот усталым векам уж невмочь            Глаза и мозг открытыми держать, —И мысли, чувства, все твои печалиВо сне нахлынувшем тотчас пропали,            В том сне, что никому уж не прервать.

XX

Усталый, у колонны я присел,            К ней прислонившись; лунный свет густойНа площади здесь небольшой кипел,            Вздымалась справа темнота скалой:Там был собора западный фронтон,В утес могучий тьмой преображен.

Перед собором, как я мог взглянуть,            Больших двух статуй открывался вид:Лежащий сфинкс, в сплошной тени по грудь,            И ангел, лунным светом весь облит,Они, прекрасны формою, светлы,На фоне не терялись той скалы.

На крестовину голого меча            Бессонный ангел руки возложил,Готовый будто поразить сплеча            Того, что взгляд спокойный устремилКуда-то вдаль — невидяще уперВ пространство свой завороженный взор.

От тех фигур не отрывая глаз,            Я вдруг впал в одурь — в это забытье,Что мантией свинцовой душит нас,            Сон тяжкий насылая. Но чутьеВнезапно различило резкий звук,И я от ступора очнулся вдруг.

Разбились оземь с шумом громовым            Воскрылья ангела — и вот лежат.Теперь воитель лишь с мечом нагим            На сфинкса направлял упорный взгляд,Но тот глядел, все так же отрешен,Ничем в сем мире не отягощен.

Я погрузился в сон больной опять —            И вновь дремоту резкий звук прервал:Остался меч расколотым лежать.            С воздетыми руками тот стоял,Беспомощный, — но сфинкс и не моргнул,Как будто, не смежая век, уснул.

Заснул и я назло делам чудным,            Но страшный треск потряс меня во сне:Разбился ангел с шумом громовым,            И голову слепую в стороне,У лап чудовища, увидел я,Недвижного, как центр бытия.

Клонящейся луны свет колдовской            Соделал храм страннейшей из картин.Была вся площадь залита луной:            Обломки ангела, сфинкс-властелин.Я в величавый всматривался лик —И бездна приоткрылась мне на миг.

XXI