Беатрикс Шиферер - Женщины Вены в европейской культуре

— Я покину ваш дом. В Мингрелию мне тоже пока нельзя, замок будет обустроен только через год. Не могли бы вы дать мне рекомендацию в Лондон, я бы подыскала там место, подальше от Вены.

— Хорошо, дитя мое, — ласково ответила баронесса, — я вас понимаю. Знаете, в сегодняшней газете я прочла объявление, может быть, это вам подойдет. Вы не хотите откликнуться?

Объявление гласило:

„Весьма состоятельный, высокообразованный пожилой господин, проживающий в Париже, ищет владеющую языками даму зрелого возраста в качестве секретарши и для присмотра за домашним хозяйством…“»[45]

Весьма состоятельный, высокообразованный господин оказался не кем иным, как Альфредом Нобелем. Мечта о всесилии, путь к которому открыло очень большое состояние, казалось, вновь замаячила в самом привлекательном виде. Но молодая женщина была уже иной.

Приехав в Париж, графиня по предложению Нобеля устроилась в отеле, так как предназначенные ей комнаты в его особняке еще не были отделаны. Ни один день не обходился без встреч. Берта рассказывает Нобелю о своей любви к Артуру фон Зутнеру. Нобель на неделю уезжает в Стокгольм только для того, чтобы Берта могла разобраться в своих чувствах. Связь с Нобелем, которая казалась почти реальностью, могла бы стать свершением всех желаний, что несколько лет назад владели всеми ее помыслами и всей ее жизнью. Она же просто уехала из Парижа, отправив Нобелю письмо, объяснявшее все, и сделала выбор в пользу любви к Артуру и крайне неопределенного будущего.

Вернувшись на родину, Берта останавливается на полгода у своих моравских родственников. Семейство Зутнеров, за исключением, конечно, Артура, не должно было ничего знать о ее возвращении. Через шесть месяцев приготовления к венчанию и бегству были завершены. Мингрелия продолжала звать, и 12 июня 1876 года Берта, графиня Кинская, и барон Артур Гундаккар фон Зутнер обвенчались в церкви св. Эгида в Гумпендорфе:

«…И вот прорыв в большой мир! Мы уже могли пробиваться своими силами: работать, полагаться на сваи таланты — находить дело и место… На Кавказ! — предложила я. Там у меня были могущественные друзья…»[46]

Беатрикс Кемпф, одна из биографов Берты фон Зутнер, описывает жизнь молодой четы после того, как она действительно бежала в Грузию:

«…На первых порах им было нелегко. Пусть даже молодожены получили возможность дополнить собой в Гори ближайшее окружение княгини, а барон Зутнер — проектировать загородный дом для одного из Мюратов, зятя Делопали, и даже руководить строительными работами, несмотря на то, что супруги могли жить в Тбилиси или в Зугдиди, „главной деревне“ Мингрелии, и давать частные уроки — доходы были, безусловно, невелики. Супруги вели жизнь эмигрантов. Несмотря на благоволение княгини им приходилось рассчитывать только на свою старательность, на собственные способности и сообразительность. Днем — изнурительная работа, по вечерам — выход в „большой свет“ местного дворянства…»[47]

И хотя жизнь в Грузии также была не лишена проблем, она имела свою прелесть, особенно когда для обоих появилась возможность информировать о здешних делах читателей венских газет. Эта журналистская деятельность приобретала для супругов все большее значение и в дальнейшем кормила их. После примирения с родителями Артура Берта вместе с мужем возвращается на родину. Артуру, к тому времени исполнилось тридцать пять лет, Берте — сорок два, и она была уже довольно известна как писательница. Теперь они живут в замке Харманнсдорф, в семейном гнезде, с многочисленной челядью. Финансовое положение старого барона не только пошатнулось, но и все более ухудшалось. И владеющие пером новые домочадцы вносили немалый вклад в семейный бюджет, что, конечно, не исключало порой житейских разногласий. В своей работе Берта и Артур настолько дополняют друг друга, что, казалось, их сотрудничество приближается к идеалу, как своего рода симбиоз. Оба увлечены социальными и гуманистическими вопросами. Берта играет при этом главенствующую роль, она более талантлива, пользуется большей известностью, но муж воспринимает ее превосходство как нечто само собой разумеющееся и даже с благодарностью, что в достаточной мере характеризует и его, и взаимоотношения между супругами.

Женская эмансипация, более чем выразительным примером которой является жизнь самой Берты, становится одной из постоянных тем. Однако главное дело, которому отдавали свои силы Зутнеры, была борьба за мир.

Сама природа пацифизма обусловливает недостаточность исключительно интеллектуального подхода к идее мира. То, что война есть бессмысленное разрушение культурных богатств и человеческого потенциала и что все, ради чего стоит жить на земле, требует мира как главного условия своего существования — само по себе просто и общепонятно. Задача состоит в том, чтобы придать этой мысли необходимую чувственную оболочку, которая сделала бы возможным и даже неизбежным поворот к политике мира.

Отныне Зутнеры развивают бурную деятельность в писательских объединениях и на конгрессах мира. Берта возобновляет свою дружбу с Альфредом Нобелем, на которого общественная страсть Берты производит сильное впечатление. Наконец, ее заслуга в том, что наряду с физикой, химией, медициной и литературой, Нобель учреждает премию, «предназначенную тому или той, кто наилучшим образом радеет братскому союзу всего человечества, сокращению численности войск и организации конгрессов мира…»[48]

Заметное акцентирование возможности выдвижения женской кандидатуры со всей очевидностью выдает влияние Берты.

Роман «Долой оружие», эпохальное произведение, созданное в 1887–1889 годах, дает небывало яркое воплощение идеи мира, хотя, по мнению пацифистов, роман имел бы больший успех, если бы был изложен в более популярной форме. Со всех концов земли идут восторженные отзывы. Л. Толстой, несмотря на свой трагический оптимизм в отношении общественного развития, пишет, что очень ценит идею этого произведения, и сравнивает Берту с Бичер-Стоу[49].

К реальному пульсу эпохи ближе неподражаемый Феликс Дан, который с характерной для него смесью «мужествования» и тягой к военной заварухе пишет язвительные строки:

Оружье к бою! Власть мечу и шлему!Мужчины рубят. Значит, бабы немы.Хоть есть мужчины не для рубки,А для примериванья юбки.[50]

Сходным по цинизму комментарием к идее мира послужил факт освящения самой большой немецкой пушки, которую, окрестив «толстой Бертой», применили при обстреле Парижа.