Степан Лопатин - Живая память

Утром 11 июля после завтрака старшина Климов сидел у первого орудия и шутил:

- Нельзя ли устроиться к вам хотя бы заряжающим?

- Вакансия может появиться скоро, - отвечал Корнев, наводчик орудия. Только на какую должность - пока неизвестно.

- Твоим помощником буду, ефрейтор.

- Меня это устраивает. Через вас заимею блат у повара.

- Кто его знает, как стрелять станешь, ефрейтор. Может, тогда придется кормить расчет соломой и мне с вами переходить на соломенное довольствие.

- Не огорчайтесь, при новом помощнике придется отведать и соломки, но стрелять мы вас научим.

- Надо подумать, стоит ли переходить в помощники к ефрейтору Корневу. А что скажет Абрамов?

- Стоит, товарищ старшина. Нынче звание ефрейтора - самое высокое. Гитлер вот тоже ефрейтор, - смеется Абрамов, - а у него в подчинении генералы. Ничего зазорного нет, если старшина попадет к нему в помощники.

Солдаты гоготали. Им казалось очень смешным увидеть старшину Климова стоящим перед ефрейтором Корневым во фрунт, по стойке смирно. Климов смеялся вместе со всеми. Он любил своих огневиков - старшина батареи.

Последовала команда с НП - на огневой налет. Пехота будет атаковать передний край.

Мы сделали последний из назначенных выстрел и записывали установки, когда услышали серию артиллерийских хлопков немецкой батареи в нашу сторону. По характеру звука поняли, куда летят снаряды. Я успел крикнуть:

- В укрытие! - и сам заскочил в ровик для старшего на батарее, прижался к стенке.

Сколько было разрывов - сказать трудно, десятка полтора-два или больше. Снаряды рвались по всей площади ОП. Нас очень точно накрыли, это было ясно по звуку разрывов.

Налет кончился. Цела ли батарея?

Выскочив из ровика, я осмотрел издали все орудийные окопы - орудия припорошены землей, но, кажется, целы. Прямых попаданий нет.

У первого орудия между станин на уровне сошников - воронка, снаряд прошел выше щита. Из окопной щели солдаты осторожно выносили раненого. Им оказался старшина Климов. Он продолжал шутить:

- Чертов фриц, новые сапоги мне испортил...

Сапоги действительно были испорчены. Старшина бросился в укрытие последним, пропустив расчет. Его резануло осколками по головкам и задникам сапог, раздробило кости ног, когда сам он был уже в окопе.

Прибежавший санинструктор вспарывал сапоги, накладывал бинты на ноги.

У четвертого орудия снаряд угодил в аппарель. Там раненым оказался один - его полоснуло касательно по лопаткам. Товарищи сняли с пострадавшего гимнастерку и нательную рубаху, наложили бинты. Солдат сам встал и пошел в тылы батареи. Климова отнесли туда на плащ-палатке.

- Прощайте, братцы, - говорил старшина, - не пришлось мне занять вакантное место, повоевать вместе. Прощайте, теперь уже не свидимся. Мой путь к докторам.

- Прощайте, выздоравливайте скорее, - сочувственно отвечали ему солдаты.

Орудия, несмотря на близость разрывов, остались без повреждений.

Это были первые потери. К бою мы только готовились. Настоящий бой начнется только завтра утром.

Сегодня пехота захватила первую и вторую траншеи противника, но под огнем с фланга отошла в первую захваченную траншею и там закрепилась. Огонь затих только к вечеру.

* * *

Ночью не спали. При свете электрического фонаря я закончил уточнение исходных данных каждому орудию, проверил знание бойцами порядка огня, другие детали подготовки. Убедился, что задачу все поняли и могут выполнять ее самостоятельно. Теперь можно отдохнуть.

За множеством забот беспокоила еще одна, отодвигаемая на второй план, но не исчезающая совсем, а уменьшенная до малых размеров. Теперь вот остался с ней наедине. Она носила личный характер, касалась только самого себя, не влияла на ход подготовки и поэтому подавлялась, загонялась в глубь сознания, пока другие заботы заслоняли ее первостепенностью. Когда все сделано, подготовлено и первостепенные заботы отпали - она осталась одна. Она не могла решиться каким-то действием, а соединилась с ожиданием, лишенным действия, и потому разрасталась, занимая все мои мысли. Забота эта, а может быть, боязнь, делала опасной и ячейку, в которой прилег, казавшуюся наиболее и единственно надежной. Побороть боязнь можно только усилием воли, убеждением, что находишься там, где решается судьба более важная, чем твоя собственная.

От нагретых за день стенок ровика исходит тепло, а под гимнастерку лезет ночная прохлада. Но не прохлада это, не холодок - какой может быть холодок в июле?

Это пошаливают нервы, подбирается нервный озноб. Оставшись один, затерянный в индивидуальном окопчике, я поддался ознобу ожидания, волнения перед неизвестностью.

Почему затерянный? Рядом такой же окопчик у телефониста, и телефонист Шустов время от времени проверяет напарника на другом конце провода. О тебе помнят там, на другом конце провода, и здесь - у орудий. А кругом в земле затаились сотни стволов, нацеленных на юг, в сторону поднявшейся луны, и тысячи сердец большого войска готовы к броску... Кто ты есть такой, поддавшийся ознобу? Возьми себя в руки, гвардеец.

Необычная тишина... Это всего лишь ночная прохлада тревожит тебя. Она всегда есть в июле в такую ясную звездную ночь... Вот и рассвет начинается.

Звезды гаснут. На светлеющем небе появляются легкие золотистые облачка. Скоро солнце окрасит их в розовый цвет. Какая тишина все-таки? Утро набирает силу, оно проявляет дальние предметы, растворяет холодные краски. Почему мы не любуемся им в другое время, не умеем ценить тихую радость пробуждения дня? В такое утро можно услышать пение птички, если она вдруг появится. Но птиц здесь нет. Они не прижились здесь, в этом опасном даже для птиц месте. Здесь постоянно грохочут громы - днем и ночью, зимой и летом - при любой погоде. Птицы не свили здесь гнезд, не выводят потомства, они улетели отсюда подальше.

Три часа тридцать минут двенадцатого июля. Зуммер.

- Ну, как ты там, пятнадцатый? - спрашивает Маркин.

- Все готово, товарищ десятый, - хриплым голосом отвечаю я.

- Быть на местах, жди сигнала, - спокойно говорит Маркин.

- Есть.

Я прохожу к орудиям, тормошу командиров, говорю им:

- Звонил комбат. Быть всем на местах, скоро начнем. Пока можно курить.

Медленно тянутся минуты. Я прохаживаюсь, чтобы размяться, смотрю на записи у орудий. Предупреждаю:

- Мало ли что может случиться. Огонь вести точно по этим записям. Выдерживать темп.

- Есть, товарищ гвардии старший лейтенант. Минуты идут. Они идут еще медленно, но уже ускоряют ход. Телефонист Шустов снова зовет к телефону. Подхожу - комбат.

- Ну как там у вас?

- Все на местах, товарищ десятый.

- Жди. Скоро...

В четыре двадцать утра последовал сигнал - залп "катюш".