Лев Копелев - Утоли моя печали

Для каждого слога заводилась отдельная бумажная полоска. Наш бригадир в лагере работал нормировщиком и обучил нас учету «конвертиками»: четыре точки, шесть штрихов — десяток.

Читающий сперва медленно произносил целое слово, потом раздельно по слогам. Счетчик, услышав «свой» слог, должен был сказать «мой» или «мой-новый» и начать новую карточку.

Так за три недели мы обработали более ста тысяч слогов и насчитали из них немногим больше трех с половиной тысяч фонетически разных. При этом менее сотни наиболее частых слогов составили почти 85 % из всей массы обработанных текстов.

Мы убедились, что слоговой состав нашей речи в общем довольно постоянен, независимо от жанров и тем. Различия выражались главным образом в сравнительно редких звукосочетаниях. Самыми частыми и при общем подсчете, и в отдельных потоках оказывались одни и те же слоги. Первые места, как правило, занимали и, на, нъ, въ…

Когда статистический аврал уже заканчивался, наша бригада была включена в новосозданную акустическую лабораторию, начальником которой стал Абрам Менделевич Т. — он же помощник начальника института по научной части.

Антон Михайлович выслушал наш предварительный отчет с явным удовольствием:

— Оч-чень интересно!.. Оч-чень. Даже если в частностях вы напутали или ошиблись. При таких порядках величин можно пренебречь мелочами. Они, как говорится, не имеют роли, не играют значения. Для нас важны общие данные. Итог. Валовые показатели. Слышим-то мы ведь не букву, а слог. Букв у нас 30–32… Ладно-ладно, пусть это не буквы, а звуки. Начальству не следует делать замечаний. Вы ведь, кажется, были майором? Эрго, должны знать, что начальник не опаздывает, а задерживается, не спит, а отдыхает, не ошибается, а бывает неправильно проинформирован… Это — железный закон!..

Ваша бригада меня порадовала. И радость начальства уже сама по себе высокая награда! Но я вам еще и объясню причины радости. Единицей измерения разборчивости в канале связи издревле служит именно слог. Артикуляционные таблицы для испытания телефонных систем составляются из слогов. Сколько сочетаний возможно из двух-трех букв, — пардон, звуков, — если их общее число равно даже не 30, а, скажем, 20? А ведь есть еще и такие односложные слова, которые образуются из более чем двух-трех дискретных единиц, например: СПОРТ, СКЛОН, ФРАХТ, ТРАКТ и т. п… Вы, Александр Исаевич, вероятно, без особенного труда рассчитаете… Вот именно, астрономическое число… Догадываюсь, что не всякие сочетания возможны. Однако то, что обнаружили вы, — три тысячи шестьсот и сколько-то там… пусть набежит еще хоть сотня-другая не частых слогов, — это, батеньки мои, число конечное, вполне обозримое. И значит, для нас, телефонистов, весьма любопытное. Приятно любопытное. Так вот, вы и будете докладывать на первой научной конференции института. Извольте приготовить сообщения краткие, но максимально информативные.

Шарашка распространилась на все здание. Преграды были сняты, открылось множество новых комнат. В самой большой из них, где потом разместилось конструкторское бюро и обычно проходили все собрания «вольняг», состоялась первая научная конференция.

Вперемежку с офицерами, поблескивавшими серебром погон, и штатскими вольнягами сидели десятка два спецконтингентщиков в потрепанных пиджачках, куртках и гимнастерках. (Тогда еще не ввели арестантской робы. К лету нас всех обрядили в синие комбинезоны из чертовой кожи.)

Докладывали трое. Сначала я рассказал о звуковом составе русской речи, о теории фонем, о работах Щербы и Бодуэна де Куртенэ. Более всего налегал на различия между письменной и устной речью, между условиями разборчивости текста «на глаз» и речи «на слух». Потом Солженицын говорил о математических принципах нашего исследования слогового состава, и в заключение бригадир доложил его статистические итоги, объяснил, что мы впервые открыли «слоговое ядро» русской речи, и более всего напирал на непосредственную полезность этого открытия для телефонистов. Уверенно «опорочив» применявшиеся ранее артикуляционные таблицы, как не соответствующие науке и живому языку, он доказывал, что необходимо безотлагательно приступить к составлению новых и уже действительно научных таблиц.

Вопросов было немного. Больше всего пришлось на мою долю. Инженеры — и вольные, и заключенные — требовали более точных определений понятия фонемы в «физических параметрах», т. е. как именно отличаются отдельные звуки речи друг от друга по частоте, по амплитуде.

Начались прения. Заключенный, профессор математики Владимир Андреевич Т., ленинградец, образованный, ироничный говорун, привык везде быть «душою общества» и задавать тон. Он глядел в потолок, задирая седеющую бородку-клинышек, и доказывал, что все разговоры о фонемах, фонетике и прочих лингвистических умозрениях суть чисто академические кабинетные, может быть и занимательные фантазии, но весьма далекие от реальной жизни и тем более — от научно-технической практики.

— Я помню, в среде флотских офицеров в Кронштадте некогда бытовала шутка: за трапезой говорили на английский лад — «Уаляй, уипей уодки». Какие уж тут фонемы! А ведь все и понятно, и разборчиво.

Он хотел посмешить, но никто даже не улыбнулся.

Антон Михайлович, заключая конференцию, сказал, что статистические исследования были оригинальной, в некоторых отношениях спорной, но практически полезной работой. Главное теперь — не успокаиваться на достигнутом, не увлекаться «чистой наукой». Наши почтенные теоретики лингвисты и математики должны все свои усилия подчинить требованиям нашей практики. И работать в повседневном контакте с инженерами, с техниками. Непосредственно в лаборатории.

Владимир Андреевич в камере говорил нам:

— Надеюсь, вы не гневаетесь на меня за попытку научного спора? Я на какое-то мгновение увлекся, вообразил, что нахожусь перед интеллигентными слушателями. Надеюсь, что вы-то меня поняли?

Он был арестован и осужден в Ленинграде во время блокады. По его словам, он и раньше не скрывал презрительной неприязни к «той парадоксальной деформации Российского государства, которая наступила после известных событий 1917 года». Он признавал, что последние годы, особенно во время войны, стали обнаруживаться некие тенденции, так сказать, к вправлению вывихов и восстановлению переломов…

— И уж, как у нас положено, посредством весьма радикальных мер. «Любит, любит кровушку русская земля…» Но я скептик. Битую посуду можно склеить, а разбитую вдребезги национальную культуру несколько труднее…

Владимир Андреевич не любил гулять, предпочитал курить в коридоре, где между камерами стояли длинные столы, за которыми сражались «козлы» и шахматисты. Своих постоянных собеседников называл «клуб трепангов». Иногда я осмеливался ему возражать. Так бывало, например, когда он вещал, что жизнь русского театра прекратилась уже в 20-е годы.