Одиссея Тонино - Тонино Гуэрра
В натянутую тетиву стрелу приладил —
И на глазах открывшей рот толпы
Согнулось древко, и стрела взлетела.
Всю дюжину колец пронзила
И в лоб сопернику впилась.
Стоявшему вдали.
Занервничали принцы — и замертво упал,
Как тряпка, один из них.
В детстве мы с художником Морони были невиданно жестоки с ящерицами. Думаю, что будем наказаны за нашу охоту рогатками с отточенными, как стрелы, камешками. Почти каждый вечер на закате мы направлялись по слякоти дороги, вдоль которой длинным рядом стояли шелковицы. Внизу протекала канавка, разделяющая поля. Маленькие ящерицы грелись на последнем солнце, почти сливаясь с морщинистой корой деревьев. Наши шаги утопали в грязи.
Казалось, что мы нарочно замедляем их, чтобы не спугнуть бедных созданий. Пущенные нами стрелы попадали почти всегда в цель. Часто оторвавшийся хвост извивался в воздухе сам по себе. Потом мы возвращались домой, увешанные гроздьями наших жертв, с тем, чтобы закопать их во дворе художника.
В том самом, где он научил меня слушать шум дождя, падающего на огромные листья инжира, и показывал на мокрой земле следы кур, напоминающие японские иероглифы.
Рукою, потною неутомимой злости.
Другие стрелы шлет Улисс:
И ранит — они вонзались в груди.
В горле застревали.
Как и слова, испачканные кровью,
У женихов, его жену желавших.
Все прочь бегут —
И Телемаху не надобно таиться боле.
Пастух с друзьями взялись за мечи,
Ножи и копья — началась резня.
Все принцы пали —
Бледнее мрамора их лица,
И выпавшие языки лизали пыль.
И мертвых быстро увозили прочь
На тачках для свиней.
Тем временем Улисс с друзьями
Присели на ступенях отдохнуть,
Водою поливали друг на друга.
Старались кровь отмыть и заодно усталость.
Часто я грушу от того, что мне не хватает злости. Хотел бы вылизать всю сладость, что стекает с моих слов и говорить о людях, которые пинают беременных женщин в живот или мочатся в стаканы и предлагают это свое шампанское путанам, с которыми проводят ночи. Чтобы рассказать о сегодняшней жизни, нужно иметь силу молодых матерей, которые рожают на улице и выбрасывают этот живой комочек мяса в мусорные бидоны. А я все твержу, что нужно слушать симфонию дождя. К сожалению, не умею делать лучше, и струны нежности держат меня вдали от ужасающей правды. Оптимизм ночи угасает, дрожа перед светом свечи или в белизне молока в стакане на тумбочке.
Меня в Большой ты повела впервые.
Горами золота предстали ложи
И стали рушится и падать, показалось.
Но ты сказала мне:
«Стой прямо — ведь красота не может подавлять».
Когда в дверях дворца явилась Пенелопа.
Укрытая прозрачными шелками,
Все разошлись,
Оставив их вдвоем.
И встал Улисс — с его груди
Стекала каплями вода.
Он долго смотрел на Пенелопу молча,
Застыв от восхищенья.
Она ему улыбкой отвечала:
И воздух вокруг дивного лица
Светлел.
Пошла навстречу мужу.
Воздух — это та легкая вещь.
Что вокруг твоей головы.
И становится более светлой,
Когда ты смеешься.
Едва касаясь, влагу осушила на теле
Тканью, ее руками сотканной.
Ласками казались прикосновенья —
Двадцать лет их сдерживала Пенелопа.
И вдруг обнялись. Улисс боится
Прижать сильнее — боль ей причинить.
Она прильнула к нему всей нежностью.
Дотоле накопившейся.
Когда же сил хватило оторваться.
Разъять объятия, чтоб поделиться,
Поведать обо всем словами.
Дрожали только губы и… молчали.
Она сверху пришла из сада,
Где цветущий миндаль сотворял свое чудо.
Между губ мне вложила цветок.
Так же точно, как делала мама
С первым цветом фиалки в горшочке,
И отец ту фиалку держал
Со словами, расцветшими с нею.
Сегодня сильные чувства можно встретить лишь на сцене.
Часть вторая / Parte seconda
Лист и Молния / Una Foglia contro i Fulmini
Лист и Молния
Посвящаю моим сестрам Гуэррине и Марии, которые держали меня, маленького, на руках, и моему брату Дино, научившему любить родителей.
Желание уединиться появилось у меня, когда я понял, что мысли блуждают в запыленной пустоте головы. Я должен был оставить всё, что меня окружало, и дотронуться руками до моего детства. Вновь обрести радость, которую испытывал мальчишкой, подставляя раскрытый рот дождю, или просто почувствовать ладонью только что сорванный листок. Хотелось бы следовать запаху диких трав и легкому поскрипыванию ржавых водосточных труб, ведущих дождевую воду вдоль стен покинутых домов.
Когда я добрался до долины «летающего пуха» — так называют уединенное место в Апеннинах, уже тосканских, — с удивлением заметил, что со мной происходит нечто подобное, что и с учительницей из Калабрии.
Она давно мечтала купить дом в Романье[5], на холмах, но никак не решалась. Не могла ни на чем остановиться, всегда чего-то не хватало, и наступало разочарование.
Однажды в двух шагах от Сан-Марино[6] увидела старый дом рядом с заброшенным кладбищем. С первого взгляда влюбилась в него и тотчас захотела приобрести. Поняла, что этот мир ждал ее появления.
Год спустя родные из Калабрии прислали ей журнал с фотографией дома и рядом — покинутое кладбище. Там жили их предки. И она сразу увидела, что купленный ею дом невероятно похож на родовое гнездо ее семьи.
Обветшалые дома и развалины, что были теперь перед моими глазами, напомнили то время, когда брат привозил меня в эти места. Он покупал уголь для отца, а тот продавал его в Сантарканджело. Здесь я уверился окончательно, как мне необходима потрескавшаяся земля под ногами, а не крытый асфальт дорог. И облаку воды случается вырастить на наших глазах цветы, которые вмиг увянут. Как только я оказываюсь перед руинами, меня охватывает волнение, чувствую присутствие времени, его плотность, разрушения, произведенные дождем, солнцем, и умирающие камни. И понимаю, что природа дарует архитектуре следы времени и смерти.
