Елена Федорова - Императорский Рим в лицах

Квинт спустя несколько дней был выдан собственными рабами и убит вместе с сыном, а Цицерон прибыл в Астуру и, найдя судно, тотчас поднялся на борт. С попутным ветром они плыли вдоль берега до Цирцея. Кормчие хотели, не задерживаясь, продолжать путь, но Цицерон, то ли испытывая страх перед морем, то ли не до конца еще изверившись в Ок-тавиане, высадился и прошел около ста стадиев по направлению к Риму. Затем снова передумал и, не находя себе места от тревоги, вернулся к морю, в Астуру. Там он провел ночь в тяжких думах и безысходной тоске. Ему являлась даже мысль тайно пробраться в дом к Октавиану, убить себя у очага и тем воздвигнуть на хозяина духа мщения, но страх перед муками заставил его отвергнуть и этот план. Перебирая и отбрасывая одно за другим сбивчивые, противоречивые решения, он велел, наконец, рабам морем доставить его в Кайету, подле которой находилось одно из его имений – замечательное прибежище от летнего зноя.

В том месте над морем стоит маленький храм Аполлона. С кровли храма поднялась стая воронов и с карканьем полетела к судну Цицерона, на веслах подходившему к суше; птицы сели на рее, по обе стороны мачты, и одни кричали, а другие клювами долбили концы снастей. Все сочли это дурным предзнаменованием. Цицерон сошел на берег, поднялся в усадьбу и лег отдохнуть. Вороны теперь уселись на окне и не давали ему покоя своим криком, а один слетел к кровати, где, закутавшись с головой, лежал Цицерон, и клювом чуть сдвинул плащ с его лица. Тут рабы стали бранить себя за то, что нисколько не радеют о спасении господина, но безучастно ждут минуты, когда сделаются свидетелями его смерти, меж тем как даже дикие твари выказывают ему – гибнущему без вины – свою заботу. Они упросили, а вернее принудили Цицерона лечь в носилки и понесли его к морю.

Тем временем подоспели палачи со своими подручными – центурион Геренний и военный трибун Попилий, которого Цицерон когда-то защищал от обвинения в отцеубийстве. Найдя двери запертыми, они вломились в дом силой, но Цицерона не нашли, а все, кто был внутри, твердили, что знать ничего не знают, и лишь какой-то юнец, по имени Филолог, получивший у Цицерона благородное воспитание и образование, вольноотпущенник его брата Квинта, шепнул трибуну, что носилки глухими тенистыми дорожками понесли к морю.

Захватив с собою нескольких человек, трибун поспешил к выходу из рощи окольным путем, а Геренний бегом бросился по дорожкам. Цицерон услыхал топот, приказал рабам остановиться и опустить носилки на землю. Подперев, по своему обыкновению, подбородок левою рукой, он пристальным взглядом смотрел на палачей, грязный, давно не стриженный, с иссушенным мучительной заботою лицом. Когда палач подбежал к носилкам, Цицерон сам вытянул шею навстречу мечу, и Геренний перерезал ему горло. Так он погиб на шестьдесят четвертом году жизни» (Плут. Циц. XLVII-XLVIII).

Много лет спустя, когда Октавиан сделался властителем Римского государства и почтительно именовался Император Цезарь Август, однажды произошел такой случай: «Август пришел к одному из своих внуков, а в это время в руках у мальчика было какое-то сочинение Цицерона, и он в испуге спрятал свиток под тогой. Август заметил это, взял у него книгу и, стоя, прочитал большую ее часть, а потом вернул свиток внуку и промолвил: «Ученый был человек, что правда, то правда, и любил отечество» (Плут. Циц. XLIX).

Осенью 42 г. до н. э. триумвиры вступили в войну с убийцами Цезаря. Брут и Кассий собрали большое войско. Война развернулась на территории Греции. Обе армии встретились при Филиппах.

«Никогда еще столь громадные войска римлян не сражались друг против друга. Числом воинов Брут намного уступал Октавиану, зато войско его отличалось поразительной красотою и великолепием вооружения. Почти у всех оружие было украшено золотом и серебром; на это Брут денег не жалел, хотя во всем остальном старался приучать военачальников к умеренности и строгой бережливости. Он полагал, что богатство, которое воин держит в руках и носит на собственном теле, честолюбивым прибавляет в бою отваги, а корыстолюбивым – упорства, ибо в оружии своем они видят ценное имущество и зорко его берегут» (Плут. Бр. XXXVIII).

При Филиппах произошло два сражения, в результате которых Кассий был убит, а Брут покончил с собой.

Таким образом, триумвиры стали полными хозяевами государства и временно поделили его между собой: Антоний взял себе самую богатую долю – восточные провинции, Лепид получил Северную Африку, а Октавиан – Испанию, Галлию (совр. Франция) и Иллирию (восточное побережье Адриатического моря); Италия также оказалась во власти Октавиана.

Лепид первым вышел из игры – в 36 г. до н. э. Октавиану удалось лишить его власти.

Борьба с Антонием затянулась на более продолжительное время. Антоний вел себя на Востоке как истинный повелитель, утопая в роскоши и наслаждениях. Не умея и не желая владеть своими страстями, он как бы купался в волнах счастья, устремляясь к своей погибели.

«Ко всем природным слабостям Антония прибавилась последняя напасть – любовь к Клеопатре, – разбудив и приведя в неистовое волнение многие страсти, до той поры скрытые и неподвижные, и подавив, уничтожив все здравые и добрые начала, которые пытались ей противостоять» (Плут. Ант. XXV).

Клеопатра, обладавшая натурой истинного хамелеона, сумела найти подход к Антонию еще более успешно, чем к Юлию Цезарю.

«Угадавши в Антонии по его шуткам грубого и пошлого солдафона, Клеопатра и сама заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений. Хотя красота этой женщины не была такой, что зовется несравненной и поражает с первого взгляда, зато обращение ее отличалось неотразимой прелестью, и поэтому ее облик, сочетавшийся с редкой убедительностью речей, с огромным обаянием, сквозившим в каждом слове, в каждом движении, накрепко врезался в душу. Самые звуки ее голоса ласкали и радовали слух, а язык был словно многострунный инструмент, легко настраивающийся на любой лад – на любое наречие, так что лишь с очень немногими варварами она говорила через переводчика, а чаще всего сама беседовала с чужеземцами – эфиопами, троглодитами, евреями, арабами, мидийцами, парфянами.

Антоний был увлечен до такой степени, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию – и это в то самое время, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вступила в войну с Октавианом. В Александрии Антоний вел жизнь мальчишки-бездельника и за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое дорогое – время» (Плут. Ант. XXVII-XXVIII). Пока Антоний в Александрии упивался счастьем с Клеопатрой, Ок-тавиан в Риме находился в весьма тяжелом положении, и против него стала подниматься грозная волна ненависти.