Воспоминания жены советского разведчика - Галина Александровна Курьянова
Девочки буквально впитывали эти спокойные, не назидательные, а просто откровенные высказывания: «вашему будущему мужу не понравилось бы такое белье» (подозреваю, что наша училка имела дворянские корни), применяли их в повседневной жизни слишком буквально и даже в стужу носили трусики–самостроки с кружавчиками и вышивками. Многие простуживались. Но теплое белье не носили принципиально, ибо оно, еще раз повторяю, было ужасно. Кто помнит фильм «Окно в Париж» и сцену, когда актриса Нина Усатова поднимает подол, чтобы показать, куда должна пойти ее французская соседка, зрители видят невообразимые теплые штаны с начесом грязно-сиреневого цвета. Вот такие предлагалось носить и нам. Альтернативой были так называемые шаровары, прообраз современных брюк-бананов. Но на танцы в шароварах не пойдешь, чулки подвязывались завязками из тонкой резинки, которые оставляли глубокий красный след, уродуя ногу и сдавливая кровеносные сосуды, поэтому мерзли мы жутко. Потом стали появляться в продаже пояса для чулок из сатина или из того же льна – полотна соответствующего единственного фасона с железными застежками-крючками, ржавеющими после стирки. Мы стали их видоизменять или сами шить нечто более изящное. Мне-то было хорошо, мама могла сварганить очень миленькие пояски, трусики или, например, купальники из любого подручного материала. Всегда получался эксклюзив, вызывающий завистливые взгляды у моих товарок, хотя мы и не могли себе представить, что подобные пояса станут считаться сексапильными и модными в настоящее время, хотя, отмечу, совсем другого фасона, действительно очень «секси».
Уже к 9 классу мы пытались в меру своих представлений о красоте изменить к лучшему и свою внешность: выщипать рейсфедером бровки, нарумянить чуточку щечки (для этого использовалась гофрированная красная бумага), подкрутить волосы. Кстати, с накрученными локонами школу посещать не разрешалось, по крайней мере, не рекомендовалось. Знаменитое выражение «вавилоны на голове крутить» пошло именно из 50-х, когда барышни старательно навивали свои волосишки на самодельные бигуди (обмотанные газетой веревочки). На подобного рода французские «папильотки» накручивали кудряшки девушки во все более-менее просвещенные века!
На замечания же учителей, особенно при невыученном уроке – «скирду на голове успела соорудить, а на задание времени не хватило» – ученицы на голубом глазу утверждали, что волосы вьются от природы, больше упирая не на невыученный урок, а на сомнение в природе их кудрей. Учителя, тоже люди и женщины, делали вид, что они якобы верят, только иногда советовали вытащить из природных кудрей кусочки газеты. Мне-то не приходилось пользоваться папильотками, волосы были одним из моих больших достоинств, густые и вьющиеся. Частенько я так небрежно говорила: «Ой, ну как можно спать в накрутках! Я бы не смогла!», и невзначай покручивала локон косы, которой можно было обернуть голову, а другую взгромоздить сверху. Моя голова напоминала шлем римского легионера и носить такую прическу было довольно тяжеловато, но, конечно, красиво. С одной стороны, я гордилась своими косами, а с другой – умилялась и чуть ли не завидовала своей соученице Лариске Скибенко, самой высокой девочке в классе, 170 см (я вторая стояла на уроке физкультуры – 167 см, мы считались неприлично длинными, и обе немного сутулились), тонкой и изящной шатенке. Ее короткие, вобщем-то реденькие волосики, ежевечерне накручивались, утром тщательно расчесывались и прическа, круглая как одуванчик, была готова. «Скиба» (мы почему-то звали друг друга кличками от сокращенных фамилий: я, например, была «Зёма») тоже доказывала учителям и даже нам, что де-да! такие волосы у нее от рождения. Ну и пожалуйста, пусть от рождения…
Жизнь в школе кипела! Было создано множество кружков: «Юный… математик, химик, биолог…, литературный, спортивный, драматический.
Кто хотел более углубленно развивать свои способности или наклонности, мог совершенствоваться в Доме пионеров или городских кружках, секциях, клубах. Времяпрепровождение детей и подростков было под контролем пионерских и комсомольских организаций. И знаете! Это было неплохо! Дети не болтались по улицам.
В городе также кипела культурная жизнь. Работали театры, филармония, цирк, приезжали московские артисты. В Ростове жил писатель К.М.Станюкович, когда-то работал в ростовском порту Горький, драмтеатр сначала возглавлял Ю.Завадский, здесь прошла студенческая жизнь Солженицына. Шолохов жил рядом с городом. Приезжал концертировать Ростропович. Ростовская оперетта всегда была переполнена.
Мы пересмотрели весь репертуар театра, и не один раз, т.к. там работала капельдинером бабушка нашей одноклассницы. Наш класс заучил все роли, и в школе на переменах мы их перепели и перетанцевали. Кроме того, нам иногда даже давали костюмы и парики из театра. Уж не знаю, что предпринимала бабушка-капельдинер, но парики и длинные на кринолине платья нам иногда перепадали. Из чувства брезгливости чаще всего мы ими не могли пользоваться: «роскошные» платья при ближайшем рассмотрении оказывались из дешевого ситца или сатина, а парики напоминали паклю (видимо, из нее и были изготовлены), были замусолены и пахли состарившимся прогорклым салом. Мы перестали озадачивать родственницу одноклассницы и обходились тем, что имели сами, наши подруги, свои и их знакомые. Если для спектакля было что-нибудь надо, то все выпрашивалось, вымаливалось, вытребывалось у своих близких и даже учителей. Некоторые костюмы сооружали сами, часто нам помогала моя мама.
Мне доставались мужские роли – ведь я была высокого(!) роста – Эдвина, князя Данилу, Янко и кого там еще и была основным «мужским» кадром в драмкружке. Мне это очень нравилось, мысленно видела себя артисткой, но мне казалось, что артистами бывают какие-то особые люди, куда уж мне! В моем девчачьем менталитете актриса – это существо, каковым я себя не считала, выдающееся, необыкновенное, нечто эфирное. Однако в кружке играла с удовольствием, раскрепощалась, легко вживалась в образ, начинала верить в того, кого изображаю (а ведь это как раз то, что и необходимо актеру!), имела успех сначала в школьной самодеятельности, потом в Доме учителя в народном театре, потом в драмколлективе Дома офицеров, коллективу которого присвоили звание «Народный театр».
В школе ставили одноактные пьесы Чехова: «Предложение», «Медведь», «Юбилей», отрывки из Гоголевского «Ревизора», «Вечера на хуторе близ Диканьки», скетчи, юморески, декламация. Ставили все подходящие пьески с малым количеством действующих лиц. Сами были и сценаристы, режиссеры, декораторы, костюмеры, актеры, суфлеры и т.д.
В школьном кружке играть мужские роли мне мешали косы и приходилось их прятать, даже не по тексту, под шляпы, папахи, кепи. Сейчас я понимаю, что, одев кепи, я с высоко поднятой тульей мужского головного убора, становилась похожей на дауна, но т.к. мальчиков в кружке, естественно, не было, то я самозабвенно изображала на сцене мужчин, даже могла изменить голос, этакий с хрипотцой.
Но в 9-10 классах, неожиданно, как-то вдруг, поняла, что мужские роли мне играть не хочется и даже совестно
