Головастик из инкубатора. Когда-то я дал слово пацана: рассказать всю правду о детском доме - Олег Андреевич Сукаченко
Я знал, что в ходе дознания меня продолжат бить (ни разу не было такого, чтобы детдомовцев в отделении не били – менты на то и менты, чтобы пытать и мучить людей), но все-таки тешил себя надеждой, что у этих безжалостных истязателей в погонах не получится меня расколоть. «Пусть что хотят делают, а все-таки не сознаюсь! Буду молчать, как партизан на допросе!» – решил я и приготовился к самому худшему…
В кабинете у следака я имел неудовольствие познакомиться с двумя оперативниками, разыгравшими передо мной хрестоматийную сценку из классического ментовского спектакля «Про злого и доброго следователя», за игрой которых мне, до поры до времени (пока избивать не начали), было даже интересно наблюдать. В мусорах явно пропадал недюжинный актерский талант!
Один из них, невысокий и добродушный на вид толстячок, по-отечески поглядывая на меня, начал свою речь так: «Мы ведь тебе зла не желаем, Олег! Понимаем, что ты парень нормальный и вляпался в эту досадную историю не по своей вине. Расскажи нам, как вы выносили товар, куда его спрятали и иди, гуляй, на все четыре стороны! Даю тебе слово офицера, что после чистосердечного признания ни минуты не задержу тебя в отделении!».
«Ага, знаем мы ваше «слово офицера», мусора поганые! У вас же ни чести, ни совести отродясь не было!». Я смотрел на него глупыми, наивными глазами, стараясь косить под дурачка, а потом промямлил с извиняющимися интонациями: «Дяденька милиционер, я и рад бы помочь следствию, только не понимаю, в чем именно я должен сознаться? Мне кажется, я очутился здесь по какой-то чудовищной ошибке! Меня оклеветали! Очень вас прошу во всем разобраться и восстановить справедливость, потому что мне не к кому больше обратиться!».
Тут в разговор вклинился нервно подпрыгивающий на стуле товарищ толстяка. Всем своим видом он демонстрировал неумолимое желание съездить мне хорошенько с ноги по физиономии. «Слушай, Петрович, нахуя ты с ним разговариваешь?! Ты чего, не видишь, блядь, что он над нами издевается?! Дай я этому мудаку палец сломаю – сразу, как миленький, расскажет все, что было и не было!». (После этих слов я, кажется, чуток побледнел от страха, стараясь, впрочем, по возможности, выглядеть молодцом).
«Да погоди ты, Михалыч!» – успокаивал своего ебанутого коллегу хитро сделанный толстяк, – Тебе бы только что-нибудь сломать! Зачем же так грубо? Мальчуган и сам все осознает и без всякого принуждения нам сейчас напишет чистосердечное признание!». Он повернулся к столу, за которым я сидел и ободряюще подмигнул мне, дескать, не ссы! Пока я здесь, этот костолом тебя не тронет. (К тому моменту на мне уже лица не было).
«Вот тебе бумага и ручка – сказал толстяк, – изложи подробно, ничего не упуская и не утаивая, все обстоятельства совершенного вашей группой преступления. Для твоего удобства мы даже можем выйти из кабинета, чтобы ты мог собраться с мыслями». «Но мне и вправду нечего написать вам» – прошептал я таким расстроенным голосом, будто и в самом деле был не при делах. «Убью, сссука!» – бросился на меня второй отморозок, но в самую последнюю секунду толстяк поймал его за руку и, чуть ли не насильно, усадил на место: «Успеешь еще!». (Теперь он уже не казался мне таким добрячком).
«Не видишь, что ли, – парень уже все понял и готов раскаяться!» – продолжал обрабатывать меня первый мент. – «Просто оступился, бедолага, не с теми дружками связался, ну и завели они его, как водится, на скользкую дорожку! Он и сам сейчас, наверняка, об этом жалеет. Правда, Олежка?». Я едва не прослезился от умиления – нашел, блядь, Олежку! Но упорно молчал, никак на его болтовню не реагируя. Мне было любопытно, чего эти долбоебы еще придумают?
Не дождавшись от меня никакой внятной реакции на свои слова, мой «благодетель» вдруг всплеснул руками, словно спохватившись о чем-то, и быстрым шагом вышел из кабинета, проговорив скороговоркой: «Я отлучусь ненадолго по делу». Сразу же после этого его неадекватный дружок зловеще прошипел в мою сторону: «Ну, теперь-то я с тобой поговорю по-другому, гаденыш!». Самое ужасное, что слова у него не разошлись с делом, и он принялся, не откладывая свою угрозу в долгий ящик, с прямо-таки противоестественным энтузиазмом бить меня уголовным кодексом по голове!
Это была довольно увесистая книга, а потому я уже на третьем ударе начал вопить, что есть силы: «Нееее наааадаааа! Праааашу ваааас!». Но не на шутку разбушевавшийся урод даже не думал останавливаться – видать, ему совсем не жалко было книгу. А что, удобная вещь! Следов на лице не оставляет, а нокаутирующий эффект, как от удара боксерской перчаткой. При этом в бестолковке все так страшно ходит ходуном, хотя там, вроде, и нечему особо сотрясаться. «Руки по швам, я сказал!» – кричал мне легавый садист, и тут же обрушивал на мою бедную голову свой гребаный УК…
Чувствую, надо чего-то срочно придумать, пока он мне все оставшиеся мозги не вышиб окончательно! И тогда я, громко вскрикнув для пущей убедительности, плашмя повалился на пол и начал биться в падучей, старательно изображая приступ эпилепсии. Должен сказать, что вышло у меня это очень натуралистично – помогли уроки брейк-данса, которые я брал у одного из своих приятелей накануне. Надо было видеть мерзких ментов, забегавших вдруг по кабинету, словно ошпаренные кипятком тараканы.
«Эй, Олежка, хватит притворяться!» – испуганно лепетал сладкоречивый толстяк (он на удивление быстро вернулся в комнату, будто никуда не уходил, а стоял и ждал под дверью), но я лишь еще сильнее застонал и даже пустил для верности струйку слюны изо рта. Бьюсь об заклад, что в этот момент легавые с ужасом решили, что переборщили с побоями, и я сейчас окочурюсь прямо у них на глазах!
Во всяком случае, после того как им удалось «привести подследственного в чувство», они меня больше не били, а только пытались устыдить морально. Но я прекрасно понимал, что своих друзей нельзя сдавать нигде, никогда и не при каких обстоятельствах – так уж мы были воспитаны. Сам, как говорится, погибай,
