Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Я не понял и поспешил на кухню. Стоя возле радио, она кричала со слезами на глазах:

— Эти сволочи, наши правители, они ввели войска в Чехословакию!..

Ах, вот оно что! Новость упала мне на душу тяжелым камнем: я понял сразу — ничего не будет, никаких перемен к лучшему при советских коммунистах не будет; Чехословакия порабощена, и мы все тоже останемся рабами.

Следующая моя мысль была о Милоше: что теперь он может думать о нас, русских, и обо мне тоже? Меня обуяло желание сейчас же дать знать ему мое истинное отношение к вторжению, показать, что я на его стороне. Прорваться было невозможно. Я сел за стол и написал телеграмму: «Дорогой друг Милош, в этот день я хочу, чтобы ты знал, что я всем сердцем с тобой. Я люблю твою страну и надеюсь на лучшее будущее для всех нас». Я не расшифровывал того, что было ясно и так, — на почте могли отказаться принять телеграмму. Я зашел туда еще до работы, там ее безразлично прочли, посчитали — сколько слов, сказали — сколько заплатить.

Вторжение было произведено под эгидой содружества социалистических стран, основные войска были советские, но были и небольшие польские, болгарские, венгерские части, и солдаты из Германской Демократической Республики (Восточной Германии). Так создавали впечатление единства тех стран. И тут же была сочинена «Доктрина Брежнева» — по ней Советский Союз имел право вмешиваться в дела социалистических стран. Агенты КГБ арестовали Дубчека и его соратников и привезли в Россию. Потом их всех понизили и унизили — Дубчек много лет работал счетоводом в колхозе.

Буквально на следующий день советское радио и газеты сообщили, что «все население Чехословакии поддерживает введение войск в их страну». А по «Голосу Америки», хотя его сильно глушили, передавали, что все четырнадцать миллионов населения протестовали. Остановить вторжение им было не под силу. Остряки сразу сочинили анекдот: «Сколько населения в Чехословакии? — Двадцать восемь миллионов, потому что четырнадцать миллионов — за вторжение и четырнадцать миллионов — против».

Но нашлись смелые люди в России: на Красную площадь с плакатами протеста против вторжения вышли шесть человек — диссиденты Павел Литвинов, Лариса Богораз и другие. Это был первый публичный протест в Советском Союзе. Те шестеро были герои обшей идеи — они выступали от всех нас. В их протесте сконцентрировались все мысли тех, кто хотел человеческого лица коммунизму. И за это всем им дали… четыре года ссылки. Поэт Евгений Евтушенко написал стихи:

Танки идут по Праге,Танки идут по правде…

Плохая рифма, но хорошая идея. Его не сослали, потому что он был слишком заметной фигурой, только пожурили.

А в Праге, на Вацлавской площади, протестуя против вторжения, принародно сжег себя студент Ян Палах (теперь ему стоит памятник и всегда лежат свежие цветы).

В Союзе, по указанию партийных властей, на заводах, в министерствах и в институтах устраивали собрания в поддержку вторжения. Многие понуро шли на них против воли, другие, кого это не интересовало, шли без понимания — почему им надо это поддерживать. Выступающих натаскивали — что говорить, они выкрикивали хулу в адрес Дубчека и хвалу «мудрости товарища Брежнева».

Я на собрание не явился. У меня не хватало мужества идти протестовать, но хватило смелости хотя бы не присоединиться к поддерживающим вторжение. Я мог позволить себе это, потому что не был членом партии.

Дома я написал стихи на вторжение и доктрину Брежнева:

Всегда в России было так:Исход раздора или спораЕго Величество КулакРешал, как довод и опора.Бывал с ним прав любой дурак —Кто с кулаками, тот и гений;Его Величество КулакВ России выше убеждений.Он и поныне не обмяк,И не ослаблен он прогрессом.Его Величество КулакПрогрессу стал противовесом;Во всем его заклятый враг,Тупой, холодный, злой и мрачный,Его Величество КулакЗовет прогресс на бой кулачный.Опять, насилия маньяк,Поднесенный под нос Европы,Его Величество КулакНароды гонит рыть окопы.Болгарин, немец, венгр, поляк! —Вас кулаком погнали к чеху.Его Величество КулакУвидел в нем себе помеху.Но и в беде есть добрый знак,И с ним нельзя не согласиться:Его Величество КулакГрозится, если он боится.

Некоторое время спустя я встретился с другом детства Андреем Гаевским, он был полковником и во время вторжения командовал артиллерийским полком. Он говорил:

— Знаешь, когда я приказал солдатам идти в Чехословакию в боевой готовности, они смотрели на меня так, что я не знал, куда девать глаза. У меня было такое горькое чувство стыда, что лучше было бы мне застрелиться, чем следовать приказу командования.

Чего советские руководители добились вторжением — это полной деморализации общества. Милош Янечек уехал работать в Германию по контракту. Через два года я был там по его приглашению — делал с ним операцию по своему методу. Он рассказывал, как тягостно все они переживали вторжение, и благодарил меня за ту дружескую телеграмму.

Больше всех от деморализации пострадал наш общий друг, знаменитый академик-биолог Милан Гашек, тот красавец-великан, который был у меня в гостях и поражал всех нас фонтаном жизнерадостности и способностью пить много алкоголя. Он был директором института биологии и после вторжения предложил своим сотрудникам покинуть Прагу, переехать в Лондон и продолжать работу там (у него, ученого с мировым именем, были там научные связи). Сотрудники колебались, он не стал их бросать и тоже остался. За его предложение новые власти страны унизили его, сделав младшим сотрудником. Ранее жизнерадостный и полный научных идей, Милан впал в глубочайшую депрессию и никогда уже потом не восстановил потенции своих способностей. Он физически съежился, постарел, ослаб и, удивительней всего, полностью перестал пить. Раньше он доказывал нам, что алкоголь способствует людской общительности. Но когда в 1972 году, через четыре года после вторжения, я был в Праге и предложил ему выпить пиво, он даже испугался:

— Что ты, Володька! Нет, нет, алкоголь — никогда.

Так советское вторжение сломало его личность, одну из ярчайших личностей, какую мне пришлось встретить в жизни.

На место руководителей «Пражской весны» посадили послушных Москве коммунистов. Вместо Дубчека назначили старого коммуниста Гусака. Он следовал указаниям Брежнева, и Чехословакия на двадцать лет впала в ничтожество. Брежнев обожал Гусака, встречаясь, они не просто целовались, но даже лобызались. Была такая шутка: Брежнев говорит: «Гусак как политик — говно, как экономист — говно, но целуется, подлец, бесподобно!».