Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Знаете, вы чересчур активны.

— Но, Аркадий Владимирович, его именно и нужно лечить активно.

— Ну-ну, смотрите, чтобы чего не произошло, — ворчливо говорил он.

Директор института заходил изредка — быть в курсе состояния важного больного. Ему, конечно, не нравилось, что в его институте лечат илизаровским методом, но после нашумевшего успеха операции Брумелю он не мог возражать. А мне импонировало, что я был ведущей фигурой в лечении. Как все молодые, я всеми силами стремился «расправить крылья», хотя раздражение шефа было мне непонятно и неприятно.

За то время, что я выхаживал Леню Миненко, мы сдружились с ним. Выписывался он на своих ногах и подарил мне в знак благодарности часы:

— Спасибо тебе, ты меня по частям собрал. Приезжай ко мне в Горький погостить.

Часы красивые, дома я достал их из коробки и показал Ирине, мы оба ахнули — золотые, стоили, как полгода моей работы. Таких дорогих подарков я не получал — мне дарили бутылки коньяка, иногда всовывали в руки конверт с пятьюдесятью рублями (не часто). Ну, носить золотые часы я не стану — не такой важный пижон.

Вскоре мы на машине ездили в гости к Миненкам, по дороге останавливались у церкви Покрова на Нерли, под Владимиром. Я обожаю эту церковь за изысканные пропорции — это одно из лучших строений мира. Леня предупредительно встретил нас на своей машине при въезде в Горький. Потом мы гуляли с ним на откосе, любовались Волгой. Леня, со звездами на пиджаке, ходил свободно и бодро. Люди оглядывались на нашу группу, и никто бы не сказал, что у этого человека были сломаны ноги и руки.

Хотя директору и профессору не очень нравилась моя активность, но успех лечения новым методом был налицо, и это сказалось в их важной уступке — меня назначили бригадиром хирургической бригады Министерства здравоохранения по выездам на случаи массовых травм, бортхирургом. Дело было ответственное. Теперь время от времени мне звонили из Министерства с заданием лететь на какой-нибудь случай массовой травмы и присылали машину, чтобы везти на аэродром «Быково». Там наготове стоял самолет и сидела анестезиолог — молодая и симпатичная армянка. Несколько раз мы вместе вылетали в разные районы и работали по два-три дня в местных больницах. И всегда мы были так заняты, что нам оставалось мало времени поговорить.

Как-то раз нас срочно послали на далекий Север — в Воркуту. Там произошел взрыв на шахте и были тяжелые травмы. Воркута — за полярным кругом; в сталинское время туда на шахты ссылали приговоренных к длинным срокам заключения, они добывали никель в таких условиях, что выживали лишь единицы. По сути, ссылка в Воркуту была смертельным приговором. В теплое сентябрьское утро мы, в легких костюмах, вылетели на большом самолете в Сыктывкар. По дороге я рассказывал своей спутнице, которая по молодости не помнила сталинского времени, что такое шахты Воркуты. Рассказал ей про свою «кровную сестричку» польку Женю, которая выросла там с ссыльными поляками, о том, как в Петрозаводске она кинулась под поезд и потеряла ноги. Моя спутница испуганно смотрела на меня — рассказы напугали ее.

В Сыктывкаре было холодней, и мы надели куртки. Оттуда до Усть-Узы летели на небольшом двухмоторном самолете типа «Дуглас». Там еще холодней, я надел взятое с собой пальто, а у нее ничего не было. Из Усть-Узы нас везли на маленьком Як-12, мы пролетали над Северным Уралом, около высшей точки — горы Народной, более трех километров высотой. Самолет кидало в разные стороны, моя анестезиолог дрожала от холода и страха и прижималась ко мне. Я взял се в пальто, как ребенка. Наши щеки касались, она тяжело и взволнованно дышала, два наших молодых тела согревали друг друга, и пилот, занятый удержанием самолета от порывов ветра, с улыбкой косился на нас. Приземлились в Воркуте в темноте, по летному полю гуляла снежная поземка, холодно. На «Волге» директора шахт шофер привез нас в маленькую холодную гостиницу горкома партии:

— Товарищи доктора, все начальники теперь на срочных заседаниях, но сказали, что вы можете отдохнуть до утра — все пострадавшие уже в больнице. Утром я приеду.

У нас одна комната на двоих. Отдых нам нужен, но где взять еду ночью? В гостинице только чай. У нее оказались с собой бутерброды. От усталости и холода она дрожала и испуганно поглядывала то на меня, то на стоявшие рядом постели. И как-то так все это случилось… Она оказалась очень горячей в любви — армянская кровь. Искусно и жарко вжимаясь в меня всем телом, она смущенно, стыдясь, смотрела мне в глаза и шептала:

— Неужели это ты?.. Неужели это ты?..

Это был импульс. Когда такое случается один раз, это всегда — импульс.

Мы работали в местной больнице два дня почти без перерыва, были так заняты, что она лишь изредка на меня поглядывала. Переломов было много, мы сделали шесть операций.

Там я увидел самое тяжелое повреждение из всех, какие мне приходилось видеть — у молодого шахтера была снесена часть лица. Я не оговорился: верхняя челюсть с небом, нос и лобная кость, глаза были вырваны. Это случилось, когда он без сознания лежал в шахте возле рельс, запрокинув голову. Катящаяся вагонетка проехала по лицу снизу вверх. Удар пришелся на верхнюю челюсть, сломал ее и вырвал вместе с небом, носом и лобной костью. Изуродованное лицо валялось рядом в пыли. Его подобрали и обложили льдом, чтобы сохранить кожу. Смотреть на это было жутко — человек без лица.

В полости рта беспомощно шевелился язык, но звуков не было, потому что без неба не было резонанса. Больной задыхался — слюни из-под языка затекали в глотку. Моя анестезиолог отворачивалась, хваталась за меня руками и плакала навзрыд.

Пусть читатель простит меня за такое описание, но я должен показать — с чем хирургу приходится иметь дело при травме. Чтобы что-то сделать, я по пальцу ввел в гортань воздуховодную трубку, потом долго отмывал и очищал от грязи сорванную с костями кожу и прикрыл ею зиявшие носовые полости и лобные пазухи. Больного срочно отправили в институт челюстно-лицевой хирургии. Мне потом пришлось видеть его, ему сделали пластмассовую маску верхней части лица с нарисованными глазами, чтобы было не так ужасно. Маска держалась на резинках вокруг затылка. Но смотреть все равно было страшно.

В следующий раз я вылетел в Ташкент. Ранним утром диктор по радио трагическим голосом сообщил: «Сегодня в три часа ночи произошло землетрясение в городе Ташкенте, имеются жертвы, подземные толчки продолжаются. Товарищи Брежнев и Косыгин вылетели в Ташкент». Я сказал Ирине:

— Сегодня меня не жди — наверняка пошлют в Ташкент.

Только я пришел на работу, позвонили из министерства: «Соберите бригаду из четырех хирургов и необходимое оборудование; машина с билетами на самолет выезжает к вам».