Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

— Знаешь, если бы я рассказал об этом моим бельгийцам, они просто не поверили бы мне. У нас в Бельгии избыток всяких продуктов, самые лучшие сорта мяса всегда в изобилии. Добыча мяса с такими трудностями и унижениями, особенно доктором — вне пределов нашего понимания. Это какое-то ваше особое советское самобичевание. Мы все удивляемся, как радуются каждой подаренной шариковой ручке ваши большие начальники из Комитета по науке и технике. Нет, вы, советские, живете в совершенно непонятных нам бытовых лишениях и трудностях.

Он был прав. Но как было втолковать ему, что вместо мяса и шариковых ручек для своих людей советское правительство уже годами рассылает по всему миру многие миллиарды на распространение коммунизма и на вооружение повстанцев в странах третьего мира — в Африке, Азии, Южной Америке. Я все больше и больше это понимал, и тогда мне пришла идея вести дневник, внося в него свои мысли и наблюдения.

Деловые переговоры бельгийцев кончились ничем, но Коля с Леной, вместе с группами инженеров приезжали еще много раз для их продолжения. Между нами и Савицкими наладились крепкие дружеские отношения. Когда они путешествовали по Европе, отовсюду присылали нам красивые открытки. Каждая начиналась словами: «Сидим в ресторане на берегу Женевского озера и вспоминаем вас…», «Путешествуем по Италии, сидим на балконе в Риме с видом на Ватикан и вспоминаем вас…», «Сидим в Германии на берегу Рейна, любуемся скалой Лорелеи и вспоминаем вас…». Мы тоже любовались видами, но только на открытках, и со вздохом думали, что нам никогда не удастся увидеть тот прекрасный мир Западной Европы. Под влиянием этих контактов с Савицкими мы сравнивали наши жизни, а такое сравнение — самый лучший способ осмысливания того, что делается вокруг.

Коля приезжал опять и опять с новыми делегациями своей фирмы в Москву, их встречали «на высоком уровне» — прямо у трапа самолета, и провозили мимо таможни на правительственных машинах Комитета по науке. Все сотрудники Комитета были секретными полковниками и майорами КГБ. Каждый раз бельгийцы привозили подарки-взятки тем советским чиновникам. Потом полковники и майоры сами тоже стали ездить в Бельгию для переговоров. Как шли переговоры я не знал, но Коля рассказывал, что там они накупали себе джинсы и другие вещи, в чем он им помогал. Он уже много раз составлял и переписывал проект делового соглашения, советские обещали его подписать, но дело никак не двигалось. И мы еще много раз принимали у себя дома все новые делегации бельгийцев и угощали их мясом от Славки-мясника. Наши отношения с Колей становились очень дружественными и как-то раз я спросил его, когда мы были вдвоем:

— Приводят к чему-нибудь ваши переговоры о научном сотрудничестве?

— Пока — ни к чему. Советская сторона все тянет и тянет. Мы предлагаем им выгодные условия, даем низкие цены и рассрочку. Они вроде бы соглашаются, но в последний момент отказываются подписать, а просят продолжать переговоры снова и снова. И все хотят присылать к нам свои новые делегации. Я уже устал их встречать и покупать им разные подарки. Мы не перестаем удивляться — зачем все это?

— Хочешь знать — зачем? Им совсем не нужно деловое сотрудничество с вами; чего они хотят — это завести побольше контактов в Бельгии, чтобы иметь там свою разведку.

— Ты так думаешь? Похоже, что ты прав. Возможно, так оно и есть.

И мы смеялись — мы были откровенны друг с другом.

В лице Коли я приобрел друга из неведомого западного мира. Общение с Савицкими и с другими бельгийцами было для нас первым соприкосновением с незнакомой нам Западной Европой, и оно оставило в моей и Ириной душе глубокое впечатление.

А когда через год я перечитал свои дневниковые записи и политические стихи, то сам поразился — насколько глубоко антисоветскими стали мои мысли.

Мои пациенты летчики-испытатели. И — старший бортхирург

Мне довелось лечить двух знаменитых летчиков-испытателей. В 1962 году, еще в Боткинской больнице, мы вместе с доцентом Ксаной Винцентини лечили Героя Советского Союза Георгия Мосолова от множественных переломов, полученных при испытании МиГ-17 — он неудачно катапультировался из падающего штопором самолета. Его состояние было на грани жизни и смерти. Тогда мы не знали метод Илизарова, поэтому лечение было мучительным и долгим. Но Жора Мосолов оказался героем не только за штурвалом самолета, но и в больничной постели — он стойко переносил все и, превозмогая боль, даже учил английский язык. Я поражался его дисциплинированности — он досконально точно выполнял любую рекомендацию по лечению: если я говорил, что надо делать десять упражнений каждые два часа, можно было не проверять — он делал это так, как я рекомендовал. В этом сказывалась необыкновенная сила воли, необходимая для его невероятно тяжелой профессии. Мы с Жорой стали потом друзьями, встречались семьями и вместе проводили время.

В 1967 году, при испытании новой модели истребителя МиГ, под городом Горьким разбился полковник Леонид Миненко, дважды Герой Советского Союза. У него были множественные сложные переломы рук и ног, он был в тяжелом критическом состоянии. Главный конструктор Микоян просил директора Волкова послать к нему лучшего специалиста. Осмотреть больного туда вылетел профессор Каплан. Лечить такие сложные переломы ответственному пациенту в Горьком никто не брался, и Каплан рекомендовал привезти его к нам в институт. При своем громадном опыте, он и сам был в сомнениях — как его лечить? Он показал нам с Веней Лирцманом рентгеновские снимки. Я сказал:

— Его можно вылечить только методом Илизарова.

У нас еще не было опыта в лечении этим методом сложных комбинированных повреждений, и нерешительный Каплан не был уверен — браться ли за это:

— Знаете, что я вам скажу — это большая ответственность. Вы уверены, что мы сможем это?

Меня поддержал Веня:

— Аркадий Владимирович, надо же когда-то начинать.

Под нашим давлением Каплан согласился. Я просмотрел свои зарисовки, сделанные в Кургане у Илизарова, и составил план операции. Мы делали ее втроем — Каплан, Лирцман и я. Каплан таких операций раньше не делал и уступил инициативу мне. По его хмурому лицу и по замечаниям я видел, что он был этим недоволен — стариковское нежелание уступать, ревность к молодому. Он часто останавливал меня:

— Вы уверены, что надо делать именно так?

— Конечно, уверен.

— Ну-ну, делайте, если уверены, только смотрите — осторожней.

После операции Леню Миненко положили в отдельную маленькую палату, с ним была его жена Лариса. Я долго выхаживал больного, тактично советуясь обо всем с Капланом. Он соглашался, но всегда с сомнениями и недовольством: