Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Когда леди НЭНСИ АСТОР очнулась от глубокого предсмертного обморока и увидела вокруг своей постели всю семью, то с обезоруживающей улыбкой спросила: «А что, я умираю или мы празднуем мой день рождения?»

«А что, собственно говоря, произошло?» — удивлённо спросила свою фрейлину и наперсницу, графиню Ирму Стараи, императрица ЕЛИЗАВЕТА АВСТРИЙСКАЯ и замертво упала на палубу. Оставленная мужем Францем-Иосифом, императором Австро-Венгрии, она колесила по миру в поисках места, где бы ей было покойно и хорошо. Ещё только час назад, выйдя из женевского Hôtel Beau-Rivage, она с жаром воскликнула: «Вы только посмотрите, Ирма! Каштаны вновь в цвету!» Стоял великолепный полдень «бабьего лета», и СИССИ, как звали в семье императрицу и королеву Венгрии, готовилась подняться на борт прогулочного пароходика, чтобы отплыть в Монтрё. Неожиданно наперерез ей бросился итальянский анархист Луиджи Луккени, и никто не увидел, как он ударил её в грудь тонким трёхгранным стилетом, выточенным из напильника. Не успев понять, что же всё-таки случилось, императрица повалилась на доски причала. Её подняли на ноги, поправили причёску, отряхнули платье, подали упавшую шляпу, и она лёгкой стопой (!) поднялась по трапу на борт пароходика. И только уже на палубе сдавленным голосом попросила Ирму: «Руку! Подайте мне руку, быстро! А что, собственно говоря, произошло? Что надо этому человеку?» И упала. Пароходик поменял курс на Женеву, но сознание к Елизавете уже не вернулось. Она так и не узнала, что целый час прожила с кинжальной раной в сердце. Преданные подданные запомнили её красоту. В памяти черни она осталась «сумасшедшей странствующей императрицей», своенравной и непокорной, вечно обходящейся без свиты и охраны.

Её единственный сын, эрцгерцог РУДОЛЬФ, наследник престола, неврастеник с извращёнными вкусами, влюбился в простолюдинку Вечеру. Несчастный в браке с принцессой Стефанией Бельгийской, он обратился к доброму Папе Пию IX, своему крестному отцу, с мольбой дать ему развод. Но добрый Папа Пий IX решительно отказал ему. Тогда уязвлённый эрцгерцог предложил Вечере умереть вместе и пригласил её в замок Мейерлинг. В четыре утра, после хорошей попойки, он попросил певца Братфиша, который исполнял для них народные песни: «Приготовьте всё на завтра — я пойду на охоту». После ночи любви Рудольф застрелил Вечеру, уложил её труп в постель, покрыл его шёлковой накидкой, на которую разбросал цветы. Потом позвонил камердинеру: «Принесите чёрный кофе и поставьте его на стол в соседней комнате». Выпив чашку, он лёг на постель рядом с Вечерой и выстрелил себе в висок.

Однажды, а это случилось 20 июля 1900 года, итальянский король УМБЕРТО ПЕРВЫЙ встретил своего тёзку, как две капли воды похожего на него. Мало того, этот двойник Умберто, оказавшийся владельцем скромного рыбного ресторана, и родился-то в один день с королём, и женился в один день с ним на девушке, имя которой было такое же, что и у королевы — Маргерита, — и оба имели по сыну, которых они назвали тоже одинаково — Виктор Эммануил. Король Умберто пригласил ресторатора Умберто встретиться с ним на следующий день во время его посещения города Монцы. Но тот, накануне неосторожно обращаясь с охотничьим ружьём, по случайности застрелился. Король узнал об этом во время своего церемониального проезда по улицам города и сказал сопровождавшим его в карете генералу Понцио Вагиле и мэру Монцы: «Оказывается, не всё совпадает в наших с ним судьбах. Он уже мёртв, а я…» И в этот самый момент на подножку экипажа вскочил некто Гаэтано Бреши, доморощенный анархист из Тоскании, и три раза выстрелил в короля из револьвера — одна пуля ударила его в плечо, другая пробила лёгкое, а третья задела сердце монарха. «Avanti… Вперёд… — успел пробормотать Умберто, уронив голову на плечо генерала. — Кажется, я ранен…» Нет, он был убит. Оказывается, всё совпало в судьбах двух Умберто — короля и ресторатора.

«Друзья! Вперёд!» — гнал в атаку своих однополчан генерал-лейтенант СЕРГЕЙ ЛЕОНИДОВИЧ МАРКОВ, командир Первого Офицерского полка Добровольческой армии. В кожаной куртке и известной белой высокой папахе, он руководил наступлением на железнодорожный мост, которым необходимо было овладеть, чтобы полк мог вырваться из окружения. «Вперёд!» — гнал генерал в бой солдат, размахивая неизменной своей плёткой. И в это время артиллерийский снаряд разорвался рядом с ним, вырвав Маркову плечо и раздробив затылок. Второй Кубанский поход закончился для генерала в грязной глинобитной халупе в станице Шаблиевка. Увидев в углу образ, он прошептал: «Отдайте эту икону Кубанскому полку… Благословите меня ею… Скажите кубанцам, что прежде они за меня умирали, а теперь я умираю за них…»

«Друг мой! — подозвал король Пруссии ФРИДРИХ ВЕЛИКИЙ одного из часовых, стоящих во фронте на так называемой „зелёной“ террасе Потсдамского дворца. — Ходите взад-вперёд! Мне вот легко просидеть здесь в кресле и час, и более. Но вам-то трудно простоять так долго на одном месте». А позднее камер-гусар, стоявший за его высоким вольтеровским креслом, слышал, как король, обложенный подушками, твердил, глядя на солнце: «Скоро, скоро, я к тебе приближусь». Фридрих проснулся ночью и спросил: «Который час?» — «Одиннадцать», — ответили ему. «Хорошо, — сказал он коснеющим языком, — разбудите меня в четыре. Я нынче не работал, завтра будет много дел». Потом попросил лакеев: «Прикройте пса, ведь он дрожит». Любимый его борзой пёс Бишка действительно дрожал в ногах у «выжившего из ума старика», «старого бродячего трупа», который уже выслал вперёд часть своего тяжёлого багажа, и слуги пса укрыли. А через пару часов укрыли саваном и самого короля-полководца, поэта и «философа Сан-Суси» — он умер на простой железной кровати за ширмой, в самой маленькой комнатке Потсдамского дворца. Перед кончиной «старина Фриц» встрепенулся, глаза его блеснули в свете трёх свечей на высоком камине, он приподнялся и сказал знаменитому доктору Циммерману из Ганновера: «Пора заканчивать мне всю эту канитель… Я устал повелевать этими рабами… Я, кажется, утомил Пруссию своим долгим царствованием… Теперь-то я отосплюсь за всю свою бессонную жизнь… О, как легко! Я взошёл на гору… хочу успокоиться…» Голова короля опустилась на грудь, и камер-гусар едва успел подхватить его подмышки. Часы в музыкальной комнате указали роковую минуту — два часа двадцать минут пополуночи 17 августа 1786 года, — и их никогда уж больше не заводили. Как-то Фридрих сказал про них: «Они стучали ещё деду моему и будут стучать после меня… Впрочем, пусть стучат…» Нет, своё они уже отстучали. Правда, позднее их присвоил Наполеон, и его часовых дел мастера починили их. Ссыльный император увёз их с собой на остров Святой Елены и на смертном одре завещал своему сыну.