Вадим Арбенин - Предсмертные слова

Среди последних душевных бурь ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ ЖУКОВСКИЙ, реформатор русского стиха, «кормилец русской поэзии», автор слов русского национального гимна «Боже, царя храни» и кавалер всех высших российских наград, находил отдых в переводе Гомера и диктовал дочери свою поэму о странствующем «вечном жиде» Агасфере. Слепой Гомер написал эпохальную «Илиаду», а почти ослепший Жуковский перевёл её на русский язык. Приехавшему к нему из Штутгарта настоятелю православной церкви, отцу Иоанну Базарову, который убеждал поэта не откладывать причащения, он сказал: «Вы видите, в каком я положении… совсем разбитый… в голове не клеится ни одна мысль… как же таким явиться перед Ним? Отложим до Петровского поста». Произнося эти слова, поэт постоянно хватал себя за голову, как будто действительно его мысли не клеились. Отец Иоанн не соглашался: «А если бы сам Господь захотел прийти к вам? Разве вы отвечали бы Ему, что вас нет дома?» Великий поэт, «отец русского романтизма», расплакался и сказал в слезах: «Так приведите мне его, этого святого гостя!» Потом рассказал Иоанну о завершённых и незаконченных работах своих: «Я написал поэму „Агасфер“. Она ещё не окончена. Это моя „лебединая песнь“. Я писал её, слепой, нынешнюю зиму. В ней я описал последние годы моей жизни. Это — дитя моё, я растил его долго, и долго жил с ним, и буду жить до последнего вздоха. Я смерти не боюсь. Я готов схоронить жену и детей. Я знаю, что отдам их Богу. Но думать, что ты сам уходишь, а их оставляешь чувствовать одиночество — вот что больно!». А когда священник ушёл, он позвал дочку и сказал: «Поди скажи матери, что я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя — это моя вера; другой голубь мой — это терпение!» Дочь послушно пошла в спальню к матери передать ей слова отца, но Елизавета Евграфовна в это время сама лежала в постели, держа в руках перед собой часы, и сказала дочери: «Ещё пять минут, и я умру». Ей всё казалось, что она вот-вот уйдёт из жизни. И тогда Жуковский отдал распоряжение своему человеку: «Василий, мы с тобой будем работать ночью. Теперь ещё рано. Который час?» — «Три часа». — «Как идёт время! Василий, ты, когда я умру, положи мне сейчас же на глаза по гульдену и подвяжи рот; я не хочу, чтобы меня боялись мёртвого». И два последних вздоха в ночь с пятницы на субботу Фоминой недели 1852 года окончили его телесное существование. Жуковский отчалил на своём ковчеге в Вечность. Не ушёл, а именно отчалил.

Его сын, начинающий художник Павел Жуковский, к двум часам приехал в роскошный дворец Вендрамин в Венеции на званый обед к великому музыкальному бунтарю и крупнейшему оперному реформатору XIX века РИХАРДУ ВАГНЕРУ. Он застал в слезах его секретаршу и жену Козиму фон Бюлов. Возможно, Козима плакала из-за ссоры с Вагнером, которая произошла у них накануне утром. «Старый сатир» тогда сказал ей, что хочет включить в труппу исполнителей оперы «Парсифаль» некую даму, но Козима яростно воспротивилась. Сумрачный германский «гений в зелёных чулках», певец «Тристана и Изольды» и капитан «Летучего голландца», в приступе гнева ушёл к себе в кабинет — в княжеский салон, — к обеду не появился и прислал Жуковскому записку: «Я прошу извинить меня, что не могу выйти к обеду, так как не очень хорошо себя чувствую». Вскоре после этого встревоженная служанка, услышав надрывный звон колокольчика из кабинета хозяина, вбежала к нему и нашла его склонившимся к столу: Вагнера сразил сердечный приступ. В половине четвёртого 13 февраля 1883 года, умирая среди венецианской роскоши, на руках Козимы, он уронил на пол брегет, её подарок, и пробормотал свои последние слова: «Мои часы…» Смерть была быстрой и лёгкой. «Ему всегда везло», — позавидовал этому Тургенев. Козима более суток не могла оторваться от тела покойного и была настолько убита горем, что близкие некоторое время опасались и за её жизнь. На скромных похоронах Вагнера присутствовала только Козима да ещё несколько самых близких его друзей.

«Пойдём, пойдём весело умирать, как и подобает философу», — говорил итальянский мыслитель ДЖУЛИО ВАНИНИ, когда его вели из городской тюрьмы Тулузы к костру, разложенному на площади Сален. Народу на площади собралось видимо-невидимо: весь город хотел поглазеть на безумца, который прилюдно заявил (надо же!), что Дева Мария познала телесную близость, как и все другие женщины. «Безумец» Ванини шёл босиком, в одной посконной рубахе, с верёвкой на шее, доской на плечах со словами: «Атеист и богохульник» и с зелёной восковой свечой в связанных руках. Монах из ордена кордильеров стал было его утешать, напоминая о милосердии божьем и страданиях Христа, но Ванини резко ему ответил: «Христос потел от страха в последние минуты жизни, я же умираю неустрашимым». И с этими словами поднялся на костёр.

КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ СТАНИСЛАВСКИЙ, умирая, спросил жену, актрису Лилину: «А кто теперь будет заботиться о Немировиче-Данченко? Ведь он теперь… Белеет парус одинокий. Может быть, он болен? У него нет денег?» Его спросили, не передать ли что-нибудь сестре, Зинаиде Сергеевне. Он строго поправил: «Не что-нибудь, а целую уйму. Но сейчас я не могу, всё перепутаю…» И, по словам его медсестры, он вдруг вздрогнул всем телом, точно от испуга, по его лицу пробежала судорога. Он мертвенно побледнел, склонил ниже голову. Крупнейший реформатор русского театра уже не дышал.

«О Боже! Мне плохо, я боюсь!» — стонал другой реформатор, Реформатор церкви МАРТИН ЛЮТЕР. Когда-то он приколотил к дверям замковой церкви в Виттенберге свои знаменитые тезисы, а теперь был сам прикован слабостью к постели. Все в один голос принялись его уверять, что он поправится. «Нет, — возражал он. — Это предсмертный пот… Мне всё хуже и хуже». Немецкий богослов не обманывался, понимая, что час его пробил. Ему, толстому почитателю пива, почти насильно влили в рот ложку снадобья из толчёного рога единорога, такого драгоценного и чудотворного, что его давали только в самых крайних случаях. «Не надо… оставьте… разве вы не видите… я сейчас… я сейчас». Лютер принялся молиться вслух, перемежая призывы к богу хулой на своих врагов: «Отче Небесный, Боже-утешитель, благодарю тебя за то, что открыл мне Сына Твоего Иисуса Христа, в которого верую, именем которого учил и исповедовал, которого любил и славил и которого негодяй папа и иные нечестивцы порочат, гонят и срамят… Я покидаю этот мир, но знаю, что вечно пребуду с тобой, где никто уже не вырвет меня из твоих рук». Он несколько раз принимался шептать стих, который когда-то каждый день пел во время повечерия: «В твои руки, господи, предаю дух свой. Искупи! Искупи! Искупи-и!». К нему обратились: «Преподобный отец, готовы ли вы принять смерть с верой в Иисуса Христа и учение, которое вы проповедовали?» — «Да», — ответил он внятным голосом, повернулся на правый бок и будто бы уснул. Вдруг лицо его побледнело, кончик носа заострился, руки и ноги оледенели. Он глубоко и тихо вздохнул, и это был последний вздох Мартина Лютера. Пламя свечи, поднесённой к его устам, осталось неподвижным. Было три часа по полуночи зимней саксонской ночи. Трогательно, не правда ли? А теперь послушаем рассказ одного из слуг Лютера: «Лютер после весьма плотного ужина с вином и в самом весёлом расположении духа отправился спать. Однако среди ночи он внезапно проснулся, охваченный безотчётным ужасом. На другой день мы явились к хозяину, как обычно, чтобы одевать его. Каково же было наше горе, когда мы увидели Мартина Лютера повесившимся на своей кровати и самым жалким образом удавленным посредством скользящего узла. У него был сведённый судорогой рот, а вся правая половина лица почернела».