Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев
– Следующее письмо я подписал в апреле 1969-го – против ареста Ивана Яхимовича, латвийского учителя, ставшего председателем колхоза. Его арестовали за то, что продал ненужные колхозу бревна, а вырученные деньги распределил между колхозниками, которым до этого не выдавали на трудодень ни копейки. А еще раньше назначил самому себе зарплату в 30 рублей, заявив, что не имеет права получать «больше партмаксимума», пока люди вокруг бедствуют.
– За других вы активно вступались. А своих собственных претензий к властям предержащим у вас что – не было?
– Мои претензии начались в 1960 году, когда мне отказали в визе на поездку в Италию для совершенствования в языке, а редакции отклоняли мои рассказы и статьи. Четыре года спустя я послал в Верховный Совет СССР заявление, в котором отказывался от советского гражданства, назвав причиной «неприятие официальной идеологии». Меня тут же уволили из МГУ. Терять мне было нечего, и в марте 1966-го, а затем в июле 1967-го я направил в Верховный Совет новые письма, в которых просил выпустить меня из страны.
– Никто, разумеется, вас выпускать не собирался, работу вы потеряли. Но надо же было на что-то жить?
– Об этом вовремя позаботилась Госбезопасность. Через несколько дней после того, как я был изгнан из МГУ, ко мне явился участковый милиционер и задал единственный вопрос: «Где работаете?». Дал расписаться на бумаге, в которой говорилось, что если я в двухнедельный срок не представлю справку о трудоустройстве, то буду судим как тунеядец, а затем меня пошлют на принудительные работы. Я узнал, что на Центральном телеграфе нужны разносчики ночных телеграмм, устроился туда, получил необходимую справку, сунул ее под нос участковому – он так удивился! На телеграфе платили гроши, и я подрабатывал уроками итальянского языка, публиковал под чужим именем переводы для Института научно-технической информации.
Поняв, что я увильнул от высылки и принудработ, КГБ решил застать меня врасплох. Получаю по почте повестку из военкомата: явиться на перерегистрацию в такой-то день, в такой-то кабинет. Вхожу, меня поджидают два здоровенных гэбэшника и врач-психиатр. Он для виду задал мне несколько вопросов, после чего я был отвезен в психлечебницу.
– Долго вас там продержали?
– К счастью, недолго. Как только я оказался в психушке, мои итальянские друзья-журналисты передали эту информацию в свои газеты, дело получило огласку, через месяц меня выпустили. Вернувшись домой, я сел к столу и подробнейшим образом, от первого до последнего дня, описал все, что увидел и услышал о методах «лечения» диссидентов. Через верных людей переправил этот отчет в Нью-Йорк, пару недель спустя он появился в «Новом журнале» под заголовком «Репортаж из сумасшедшего дома».
– Ну, тут уж у КГБ лопнуло терпение: пора было от вас избавляться…
– Не сразу. Меня снова тягали в Лефортовскую тюрьму, уламывали: «Выступи на процессе Красина и Якира – отпустим в Италию». Я отказался. А когда процесс закончился, руководство КГБ решило: чем возиться с диссидентами, проще и удобнее вышвырнуть нас за «железный занавес». Первым уехал Солженицын, за ним следом – Максимов, Литвинов, Синявский, Войнович… Мне повезло попасть в этот поток. В 1974 году меня вызвали в ОВИР, забрали паспорт и прочие документы, вместо них выдали бумажку, на которой было написано: «Выездная виза».
Накануне я передал своим приятелям-итальянцам папку с моими короткими рассказами. Попав на Запад, я их разослал по разным изданиям: «Новый журнал», «Русская мысль», «Грани», «Континент», «Новое русское слово», вскоре они были опубликованы.
Прибыл я в аэропорт Шереметьево. Международный аэропорт столицы великой державы напоминал в то время полустанок в провинциальном захолустье: павильончик в два этажа, безлюдье и гробовая тишина. Ни шума моторов, ни объявлений о регистрации на очередной рейс. Поднимаюсь на второй этаж, вижу шлагбаум, за которым – дорога в новый мир. Пограничник, деревенского вида парень, взял у меня из рук бумажку с надписью «Выездная виза», посмотрел мне в лицо и… улыбнулся! Вначале я подумал: ему это положено по инструкции, чтобы выразить презрение к «изменнику Родины». Потом решил, что дело в другом: видимо, я так светился радостью, что солдат не мог сдержать улыбки. Он вернул мне мою бумагу, поднял шлагбаум – и я сделал во-о-от такой длины шаг, переходя из мира несвободы и лжи в мир свободы и надежд. Это была, быть может, самая сильная эмоция всей моей жизни.
– И вот, наконец, вы в Италии: сбылась мечта диссидента! Что было дальше?
– Встреча с этой страной меня изрядно разочаровала. К итальянской границе поезд подъехал ночью, в темноте через окно вагона ничего невозможно было разглядеть. Я решил лечь спать, а утром, едва продрав глаза, бросился к окну – и увидел длинный каменный забор и во всю его длину – надпись ярко-красными гигантскими буквами, с человеческий рост каждая: EWIVA LA LOTTA COMMUNISTA! – Да здравствует коммунистическая борьба!
Приехал в Рим, меня встретил один из тех журналистов, с которыми я водил знакомство еще в Москве, привез к себе домой, предложил пожить какое-то время у него и написать для двух-трех итальянских газет серию коротких статей о Советском Союзе. Прочитал написанное и говорит: «Наши газеты ни за что не решатся напечатать такое. Всё, что ты пишешь, расходится с их представлениями об СССР».
– Разве их представления о коммунизме были иными, чем у остального Запада?
– Они видели опасность не в коммунизме, а в сталинизме: отход от заветов Ленина, извращение идей Маркса – всё в таком духе. Да будет вам известно: коммунисты в Италии – всюду, они держат в своих руках всю область культуры. Каким-то образом в университетах, которым я предлагал свои услуги как преподаватель русского языка, узнавали, что я антикоммунист, диссидент, и оттуда приходил вежливый отказ. Мой друг-журналист объяснил причину: завкафедрой, взявший меня на работу, рискует, что ни он, ни его студенты никогда не получат визы на въезд в Союз для прохождения языковой практики или участия в научной конференции.
На мое счастье, еще в Москве мне дали адрес ассоциации «Христианская Россия». Там меня приняли, выделили комнатку под жилье, взяли на полный пансион, а то бы я умер с голоду. С большим трудом нашел место нештатного преподавателя-почасовика – сначала в Парме, потом в Перудже. Через четыре года был принят в Ватиканский Католический университет в Милане на должность исследователя, одновременно вел профессорский курс русской литературы: Толстой, Ахматова, Солженицын, Пастернак, Бунин. Поначалу половина профессоров противилась, чтобы меня взяли: «Не нужен нам антисоветчик». Тем не
