«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов
М.К. Бахирев (слева)
Впоследствии единственно, чем страдал он, – это был «Катценьяммер»[278]. Мне случалось слышать, как мой адмирал взывал по утрам к своему верному, до самого конца, несмотря ни на какие «революции», вестовому: «Качалов! Качалов! Подыхаю! Подыхаю!» – «Обойдется, Ваше П-ство, не впервой!» И действительно, на следующий день, бывало, Михаил Коронатович, веселый и бодрый, еще до подъема флага, заглядывал ко мне в каюту: «A glass of wine, Captain?[279]»
Михаил Коронатович был умный, простой и добрый человек. Михаил Петрович Лазарев говорил о Нахимове: «Чист сердцем и любит море». То же можно было сказать и о Бахиреве: чист сердцем и любит море. Но о нем можно было сказать и то, что говорили французские моряки о своем адмирале Fournier: «Il aime la mer, mais il aime anssi la fille[280]». Михаил Коронатович был завзятый холостяк, но веселые морские дамы, по возможности с большими шляпками, веселили сердце холостяка. У него были дружеские отношения со многими. Но морские дамы на его сердце никаких атак не делали. Чувствовали, что это бесполезно. Завзятый холостяк, он любил «эпатировать» публику, громко рассказывая где-нибудь в театре во время антракта, что у него будто бы сбежала жена с драгунским корнетом и т. п.
Бахирев был добродушен. Колчака обвиняли в жестокости. Был ли Колчак жесток? Он был бешено вспыльчив. «Чертушка!» – говорил о нем Бахирев. Из песни слова не выкинешь! Молодым офицером, на «Аскольде», Колчак действительно жестоко дрался, и его принуждены были останавливать начальники и сослуживцы.
Увы! Даже после Русско-японской войны, когда на кулачную расправу было обращено строгое внимание, все-таки бывали случаи, когда она имела место и некоторые «бесславили сгоряча свою воинственную руку презренной палкой палача». Но это уже были злоупотребления, тщательно искореняемые.
Михаилу Коронатовичу Бахиреву случалось также давать тумака. Но это были не жесткие тумаки и команда зла Бахиреву не помнила. Во время революции был на «Рюрике», которым прежде командовал Бахирев, митинг. Обсуждался вопрос, послать ли бывшему командиру приветствие по случаю годовщины боя, который имел адмирал Бахирев с немецкими крейсерами. Команда собралась на шканцах, а младший унтер-офицер Пастухов, лидер команды, левый соц. революционер, умный, хитрый, ловкий, интриган, добровольно вернувшийся после революции с каторги, специально для агитации, стоя в кругу команды, держал горячую речь. «Кулаки товарища Бахирева, – говорил Пастухов, – не раз по моей спине гуляли, но я вотирую послать приветствие». Приветствие при общем одобрении было послано.
Когда разразилась революция, команды на митингах выбирали себе начальников. Посудили-порядили и выбрали себе Бахирева. По просьбе команды Михаил Коронатович вышел к ней на палубу и спросил: «Вы мне доверяете?» В ответ галдят: «Доверяем! Доверяем!» – «А я вам не доверяю, – заявил Бахирев, – до чего себя довели: царь от вас отрекся». И спустился в каюту. Команда посудила, порядила, решила: лучшего не найдешь и другого не выбрала.
Бахирева любила не только команда. Он был вообще очень популярен во флоте. Ему верили; к мнению его прислушивались. Он был представителем старых, прежних морских традиций. Двадцать лет он провел на корабле. Высшему (самому высшему) начальству не нравилось, что он был «не дурак выпить», что его можно было видеть не только с веселыми, но настоящими дамами, но и дамами «de la petite vertu[281]». Может быть, поэтому, несмотря на его достоинства, не видело в нем кандидата в командующие флотом.
Нельсон говорил: «Я с моими командирами – семья братьев». И в нашем флоте отношения начальников и подчиненных, включая и команду, носили патриархальный характер. У хорошего командира всегда были и хорошие офицеры, и хорошая команда. Хороший офицер всегда находил хорошего начальника. Только самое последнее время произошли перемены в психологии и настроениях. Команды, которые прежде набирались с берегов Белого моря, Волги и других больших рек, стали вербовать на фабриках, так как потребовались техники, машинисты, кочегары и т. п. Это были уже совсем другие матросы.
И Бахирев, и Колчак были оба славные моряки. Колчак на вельботе в полярную ночь прошел с материка 600 миль на Беннетовы острова, где, не найдя пропавшего без вести барона Толя, разыскал оставленные Толем ценные коллекции.
Бахирев был опытным штурманом, но старой классической школы. Командиром «Рюрика», идя в Ревель Суробским проходом, он старался с биноклем в руках разглядеть поворотный буй. Флагманский штурман, Дмитрий Петрович Руденский, выдающийся и известный всему флоту, но школы «moderne», спрашивает Бахирева: «Что вы глазки себе портите, Михаил Коронатович? Ведь будь туман, вы бы не стали разглядывать буй, а продолжали бы идти. А в военное время и буя не будет, и вехи снимут, и маяки потушат, а плавать и без них придется по счислению. У штурмана должны быть верный компас, точные часы, обороты винта и лот». – «Руденский превосходно провел корабль, – говорил Бахирев, – но не правильно». – «Может быть, не превосходно, – возражал Руденский, – но, конечно, правильно». Две школы!
Колчак был высокообразованным моряком. Полярные льды оставили в нем неизгладимое впечатление. За его труд «Льды Карского и Сибирского морей» Академия наук присудила ему золотую медаль, и по ее представлении он получил орден Св. Владимира 4-й степени с бантом (который впоследствии начальство испортило, прибавив к кресту Академии наук еще мечи за Порт-Артур).
Колчак читал в Николаевской Морской академии курс стратегии. Его курс «Служба Генерального штаба» представляет талантливую и ценную работу. Находясь на Дальнем Востоке и готовясь к давно задуманному им походу Полярным океаном, вдоль берегов Сибири, давнишней мечте его, он был срочно вызван морским министром адмиралом Григоровичем, чтобы принять участие в защите в законодательных учреждениях Большой судостроительной программы. И адмирал Григорович, и Морской Генеральный штаб чувствовали, что без него не обойтись в этой ответственной работе.
Скромный морской офицер привлекал внимание законодателей и общественных деятелей. Говорил он очень хорошо, всегда с большим знанием дела, всегда думая то, что он говорил, и всегда чувствуя то, что думал. Речей своих
