Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов

Вихров и Грацианский

Один из самых интересных конфликтов в романе — взаимоотношения двух главных героев: Ивана Вихрова и его антагониста Александра Грацианского.

Вихров — автор многих работ о судьбе русского леса, истинный патриот России и при этом большевик в очень малой степени — сам поясняет своему товарищу, большому партийцу, что шел к революции «лесом»: своими, путаными путями.

Грацианский — личность почти омерзительная, паразитирующая на Вихрове за счет своей ортодоксальной, крикливой, яростной левизны (и слово «левизна» в отношении Грацианского в романе несколько раз звучит). Он — никакой ученый, зато яростный и признанный полемист, неустанно и жестко бьющий Вихрова в своих статьях. Вихров болеет об исчезающем лесе, а Грацианский обвиняет коллегу в том, что деревья ему дороже великих социалистических строек, которым, понятное дело, древесина крайне необходима.

Далее Грацианский копает еще глубже, говоря о том, что революции, как кипящей лаве, не должно останавливаться никогда — иначе ее саму ждут печальные последствия.

Вихрова Леонов рисует, естественно, не только с лесоведов, но и с себя: мало ли его, русского писателя, прорабатывали и терзали ортодоксальные «левые».

Прообразом Грацианского послужили тоже не ортодоксы лесоводчества, а несколько литературных деятелей. Во-первых, мы назовем печально известное имя Павла Ивановича Лебедева-Полянского, с октября 1922-го по июль 1931-го занимавшего должность заведующего Главлитом. Это он ввел традицию контроля над радиовещанием, инициировал изъятие из книжного рынка и библиотек «вредной» литературы, организовал идеологически-политический анализ выходящей литературы и т. д. и т. п. Лебедев-Полянский подарил Грацианскому одну своеобразную свою привычку: подбривать лоб, чтобы он казался выше… «Сологубовский тип», — так определял Леонов Лебедева-Полянского.

Помимо того, в фамилии Грацианского отдаленно угадываются авторы нескольких пасквилей на Леонова — скажем, последнего по времени выхода, сочинили который В.Городинский и Я.Варшавский. Подобно Михаилу Булгакову в «Мастере и Маргарите», Леонов не преминул поддеть коготком своих языкастых недоброжелателей. Только если у Булгакова критики подвергаются разнообразным надругательствам, свершаемым нечистой силой, то Леонов обходится помощью Поли Вихровой, дочери лесовода, выливающий чернильницу на голову Грацианскому. О, с каким бы наслаждением Леонов сам опорожнил бы чернильницу над головами иных своих критиков!

«Кто давал право Грацианскому, — вопрошает один из героев „Русского леса“, — на острейшие политические обвинения, какие могут быть предъявлены лишь соответствующими статьями советских законов… да и то после обстоятельного расследования?..»

Этот вопрос сам Леонов мог не раз риторически обращать ко всем городинским и варшавским, в самые дурные времена обвинявших писателя то в «троцкизме», то в «очернительстве», то в «клеветничестве», то в иных, в прямом смысле, для того времени смертных грехах.

Вихрову (как чуть ранее белогвардейцу Протоклитову) Леонов дарит одно из явных своих детских воспоминаний: маленький Ваня, как Лёна когда-то, несет на похоронах икону, один, впереди провожающих усопшего.

«Все шли на погост пустые, — пишет Леонов, — лишь Ивашка с иконой, к великой зависти Демидки Золотухина. Тот все набивался подсобить, понести священный предмет шажочков тридцать пять; но хотя Иван и осознавал, что получать удовольствие следует наравне с другими, понимал также, что тот потом не вернет.

— Тяжелая? — через каждые пять шагов спрашивал Демидка про икону.

— Средне так… в общем, ничего себе, — с непонятным видом уклонялся Иван».

Вихров постарше Леонова: ему довелось участвовать в Первой мировой, там он был ранен и охромел, но и ранение произошло во время разгрома самсоновской армии, известие о котором буквально ошарашило, как мы знаем, пятнадцатилетнего подростка Леонова.

Зато первые книги писателя и его героя выходят в одно и то же время — в начале двадцатых.

Примерно в то же время, что и Леонов, Вихров пережил «крупнейшую творческую неудачу» — в 1936 году его проработали так, что лесовод едва сохранил голову на плечах. Самые болезненные «творческие неудачи» Леонова, напомним, пришлись на 1939-й и 1940-й.

От поражений и печалей лечился Вихров тоже по-леоновски: в бане.

От печальных последствий огульной критики Вихрова спасает однажды добрая статья, опубликованная в партийной печати: как тут не вспомнить неожиданную здравицу Марка Серебрянского в честь Леонова в «Известиях», в 1939-м, и уже послевоенное заступничество Константина Симонова в «Правде».

Мало того, в «Русском лесе» Леонов пародирует одну уже описанную нами сцену, случившуюся в Переделкине в упомянутом 1939-м: когда жена Леонова пошла к Фадееву узнать о дальнейшей судьбе распекаемого в пух и прах мужа, а Фадеев даже не принял ее, разговаривая со второго этажа своей дачи. В «Русском лесе» сам Вихров идет к своему бывшему товарищу, пробившемуся в большие чиновники. Дальше всё происходит как в Переделкине: у товарища гости, слышны их веселые голоса, Вихрова не пускают и разговаривают с ним с балкона…

Говорить, что Вихров схож с Леоновым исключительно положительными своими чертами, не совсем верно. Вихров — как и Леонов — одержим своей работой настолько, что не замечает близких. Характерно, что лес в романе — опоэтизированный, бесконечно красивый — почти всегда дан со стороны любующегося, восхищенного взора Вихрова. Но вот дочери своей, Поли, отец не видит. Поля, жившая с ним до пяти лет и вернувшаяся в отцовский дом в восемнадцать, описывается только закадровым авторским голосом. Лесовод все глаза на лес проглядел.

Кстати, характерный момент: у Ивана Вихрова в отношениях с детьми очевидные проблемы. Мало того что дочь его воспитывалась отдельно, он и на своего пасынка не способен повлиять. Взрослых, достойных учеников, способных защитить вместе с ним лесное дело, — тоже не наблюдается. Вихров одинок, и не мешало бы добавить, что в первом варианте романа «Русский лес» его дочь Поля должна была погибнуть (жена, Татьяна Михайловна, уговорила Леонова «девочку не убивать»).

И счастливый финал окончательного варианта романа тоже сомнителен: Поля, ее жених и пасынок Сергей встречаются с Вихровым пред тем, как все трое снова отправятся на фронт. На дворе 1942 год, и невесть, вернутся ли они…

Но Леонов не был бы самим собой, если б неоднозначность прочтения его книги заключалась только в образе Вихрова.

Порой кажется, что создавая в своих текстах потайные переходы и закладывая в самых неожиданных местах тайники, Леонов делал это вовсе не для близорукой критики. Скорее он был одержим некоей манией: запутать не только самого въедливого и, может, еще не родившегося читателя, но и самого Творца.