Motley Crue - Грязь

Я подошёл к двери, не зная чего ожидать — благосклонности или наказания. "Какого чёрта на тебе серьги?", спросил он.

"Они оставили их. Они не смогли их снять".

"Так ты долбаный педик что ли?" ("What are you, then, some kind of fucking faggot?")

Я приготовился к худшему: к избиению, к траханью, к чему угодно. "О, чувак, зачем ты изводишь меня?"

"Нет, я думаю, что ты всё-таки педик. А ты знаешь, что мы здесь делаем с педиками?"

Я вернулся к своей кровати и проигнорировал его. Я не знал, что делать. Этот подонок (fucker) мог открыть дверь моей камеры, огреть меня спящего по голове, а утром на это будет всем наплевать.

После шести или семи дней простого сидения там, когда я уже начал было сходить с ума от осознания того, что мне осталось ещё пять месяцев и три недели этого дерьма, под мою дверь закатилась половинка карандаша. Днём позже под дверью очутилась Библия. Затем тоненькие религиозные брошюры под названием "Наш хлеб насущный" ("Our Daily Bread") начали появляться каждые несколько дней. Обложившись Библией и вооружившись карандашом, я читал "Наш хлеб насущный" и благодарил того незнакомца, который преподнёс мне эти бесценные подарки, потому что я нуждался в чём-то, что спасло бы мой разум от этой скуки и пытки. Должно быть, я тысячу раз прокрутил у себя в голове каждое мгновение моих отношений с Памелой.

Я не мог понять, почему Памела пошла на то, чтобы подать на меня в суд. Возможно, она боялась и думала, что я какой-то безумный, неистовый монстр; наверное, она думала, что поступает правильно ради детей; и, вероятно, она хотела найти лёгкий выход из тяжёлой ситуации. Как бы я ни любил Памелу, но у неё была проблема, связанная со следующим: Если что-то в её жизни шло не так, она предпочитала лучше избавиться от этого, чем тратить время на то, чтобы что-то изменить или исправить. Она увольняла управляющих подобно тому, как я менял носки. Ассистенты и няньки проносились через наш дом, как листки отрывного календаря: каждый день появлялся кто-то новый, что всегда бесило меня, потому что я хотел, чтобы у детей был кто-то постоянный в их жизни, кому они могли бы доверять, и кто мог бы любить их почти так же, как любили их мы. Таким образом, я понял, что то, что сделала со мной Памела, по сути, было увольнением. Я был уволен, чёрт побери.

Мне необходимо было прекратить мучить себя и, чёрт возьми, вынести что-то хорошее из всего случившегося, таким образом я пришёл к выводу, что моей миссией был самоанализ. Я должен был покопаться внутри себя и найти ответы, которые так долго искал. И лучшим способом это сделать, было перестать находить из’яны в Памеле и других людях и начать видеть свои собственные недостатки. Сначала я начал просто писать на стенах. Большинство из того, что я писал, начиналось со слова «почему»: "Почему я здесь?", "Почему я несчастен?", "Почему я так обращался со своей женой?", "Почему я причинил такое своим детям?", "Почему во мне нет духовности?", "Почему, почему, почему?"

Спустя несколько недель охранник спросил меня, не хочу ли я подняться на крышу. "Чувак, мне бы очень этого хотелось", сказал я ему. Я с трудом мог вспомнить, как пахнет воздух, как выглядит небо, как чувствуешь лучи солнца на своём лице. Я не мог дождаться того момента, когда буду стоять на этой классной тюремной крыше и вновь наслаждаться видом гор и города.

Они надели на меня наручники, привели на крышу, и моя челюсть широко отвисла, брат. Стены вокруг крыши были такими высокими, что это было то же самое, что находиться в камере. В поле зрения не было никаких деревьев, гор, океанов и зданий. Они поместили меня в клетку под номером «K10», которая по постановлению судьи была полностью изолирована от других обитателей тюрьмы. Было около четырёх часов по полудню, и солнце начинало снижаться, прячась за стену. Его последние лучи освещали верхний угол клетки. Я прижался к переднему краю клетки и приподнялся на цыпочки так, чтобы лучи солнца падали мне на лицо. Как только его тепло растеклось по моему лбу, носу и щекам, я разрыдался. Я закрыл глаза и плакал, купаясь в солнечном свете десять минут, прежде чем покинуть эту крышу, последние десять минут солнечного света, которые я запомню на многие дни, недели, и месяцы. Чувак, я принял это грёбаное солнце, как величайший дар всей моей жизни. Ведь просидев несколько недель в темной холодной камере, это была самая восхитительная вещь, которую, чёрт подери, кто-либо мог подарить мне. Я почувствовал, что это самый прекрасный день в моей жизни.

Когда последний лучик солнца погас на моём лице, я ухватился за толстые прутья клетки и несколько раз подтянулся. Прежде чем отправиться в тюрьму, будучи ещё на свободе под чёртовым залогом в полмиллиона долларов, я целый месяц непрерывно тренировался, готовясь к самому худшему.

Вне клетки основное население тюрьмы играло во дворе, и я был сидячей мишенью для всякого рода оскорблений. Здоровенные уголовники (huge gang-bangers) бросали в меня дерьмо и орали, "Тебе повезло, что ты не с нами, ты, долбаная щелка (motherfucking pussy). Бьёшь девочек. Дерьмо, так выходи поиграть с большими мальчиками". Это было унизительно, но я просто сидел, опустив голову и держа язык за зубами, и думал о солнце.

По мере того, как шло время, у меня появлялось всё больше контактов с внешним миром. Никому не разрешалось присылать в тюрьму книги, потому что люди посылали романы со страницами, пропитанными кислотой или другим дерьмом. Но через моего адвоката я каждые десять дней мог заказывать три книги на «Амазоне» (Amazon — интернет-магазин). Мне, чёрт возьми, была просто необходима пища для ума. Я подбирал книги по следующим трём критериям, которые мне были нужны для самосовершенствования: отношения, воспитание детей и духовность (relationships, parenting and spirituality). Я развесил по стенам рисунки Тайцзи (Tai Chi — китайская народная гимнастика), узнал о точках надавливания под глазами, которые снимают стресс, и стал экспертом в книгах по самосовершенствованию и Буддизму. Я решительно настроился на то, чтобы обрести полномасштабный психологический, физический и музыкальный настрой. Я хотел решить проблемы, которые сдерживали меня: я, мои отношения с Памелой и моя неугомонность в «Motley Crue».

Хоть судья и запретил мне входить в контакт с Памелой, я не желал ничего большего, чем поговорить с нею и разобраться с этим. Я всё ещё злился на неё, но я по-прежнему чувствовал себя пойманным в ловушку недоразумения: чёртова пропавшая кастрюля разрушила мою жизнь. Со временем в моей камере установили телефон-автомат, но это был полнейший кошмар — пытаться наладить контакт с Памелой, которая всё ещё кипела от злости из-за нашей драки. Мы три раза пытались общаться в присутствии наших адвокатов и психотерапевтов, но каждый раз разговор быстро перерастал в состязание по обливанию грязью и взаимным обвинениям (mud-slinging fest and blame game). В конце концов, один друг свёл меня с посредником (intermediary) по имени Джеральд (Gerald), который, как предполагалось, должен был уладить все мои отношения — с Памелой, с моими детьми и с группой.