Евгений Биневич - Евгений Шварц. Хроника жизни

Ленинград присутствует в спектакле как победитель. Пьесу театр показал так, что зритель ощущает сегодняшнее торжество любимого города. В этом также состоит отличие спектакля ТЮЗа от спектакля в Центральном детском театре, более драматичного, где тоска и боль за родной Ленинград является ведущей темой. И, на наш взгляд, звучание спектакля ТЮЗа, исходящее из нынешнего дня, законченно и более правильно. В ТЮЗе Леня — артистка Ю. Юльская — не юноша с цельным, сильным характером, как у Сперантовой, а романтически порывистый мальчик, ребенок… Его характер, действительно, формируется на глазах у зрителей… Он хотел быть полноценным участником борьбы, и он стал им на наших глазах…».

Если уже процитированные критики больше сравнивали спектакли двух театров, а о драматургической основе их упоминали вскользь, то Вера Смирнова, скорее литературовед, чем театровед, сосредоточила свое внимание на самой пьесе. «Это была честная, правдивая пьеса талантливого драматурга, — писала она. — В ней было много тонких и сильных психологических эпизодов. На сцене ленинградские дети жили в детском доме, работали в поле и в огороде, тосковали по родным и по Ленинграду, рвались на войну, дружили, ссорились, убегали и возвращались, решали важный вопрос — о дисциплине и о том, что фронт везде, а быть бойцом можно и в «далеком краю»… Но сидя среди детей в зрительном зале, мы почти физически ощущали — «не то, не то» — это было не то, что в это время нужно было дать зрителю-ребенку, которому на долю выпало в детстве пережить тяжелые испытания. Зритель не понимал, всем существом не хотел понять самых тонких, самых подлинных слов и движений на сцене, от которых щемило сердце… В чем же дело? Не надо было писать и ставить «Далекий край»? Не надо было отзываться на самую жгучую действительность? Или надо было весело толковать о невеселом? Нет, дело в другом. Пьеса «Далекий край» была горячим откликом на события жизни, она была злободневна, настолько злободневна, что очень скоро перестала быть актуальной, потому что жизнь ушла вперед и опередила театр Далекий край» больно напоминал детям то, что им скорее хотелось забыть, и это угнетало ребенка…» (Театр. 1945. № 3–4).

Сегодня такую трактовку читать просто смешно. Думаю, что и в 1944 году она тоже не выдерживала критики. Дело тут вовсе не в том — пьеса рассказывала о людях, пусть даже маленьких, о том, как война прошла через их жизни, характеры, как вызванные ею трудности способствовали их человеческому становлению. Актуальность и злободневность здесь ни при чем. По-моему, в данном конкретном случае критик путает проблемы автора с проблемами зрителей. Если они не сопереживали героям, то это говорит лишь об их душевной ограниченности. В сорок четвертом те же пацаны ещё жили в тех же интернатах (и точно в тех же условиях), что и в сорок втором. Московские же ребята ничего подобного вообще не переживали, значит (по Смирновой), выходит, что пьеса «не актуальна» для них вообще. Тогда и вся классика не актуальна. Про что Островский или Сухово-Кобылин? А почему-то ставят их до сих пор. Жизнь сильно «опередила» «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и «Звезду» Эм. Казакевича. Ведь те события тоже уже давно канули в Лету. Но до сих пор люди с ужасом читают о Холокосте и ГУЛАГе, и даже те кто, к счастью, не побывал ни там, ни здесь. А вот тем, кому, на несчастье, выпала сия доля, и читать про это не станут.

Естественно, что эту «частную» ситуацию Шварц рассматривал в общечеловеческом масштабе, иначе он эту пьесу и писать-то не стал бы. Это азбука художественного творчества. И не случайно, пьеса была опубликована уже в 1950 году в сборнике «Советская драматургия» (т. 2), посвященном «репертуару театра юного зрителя». А киносценарий «Далекого края», по-моему, можно экранизировать и сейчас. Скорее даже для кино, чем для телевидения.

Для того, чтобы завершить историю с «Далеким краем», мы забежали года на два вперед. Вернемся в то время, когда Шварц только получил разрешение на постановку этой пьесы в детских театрах.

Тогда Евгений Львович и Екатерина Ивановна уже твердо поняли, что они не хотят больше жить в Кирове. Но куда податься? Кандидатура Новосибирска оставалась резервной. Молотов, куда звали Слонимский и Козаков, Бианки — в город Оса даже не принимались всерьез, и т. д. А тут пришла телеграмма от Юрия Германа от 3 апреля 1942 года: «Ждем Катей Архангельск жить вместе. Целуем = Таня Юра». Потом другая (без штемпеля с датой): «Приезжайте устроим все будет хорошо = Герман Беляев» — более официально, как вызов.

Но Шварцы не хотят ни в Молотов, ни в Новосибирск, ни в Архангельск. Они достаточно намерзлись и в Кирове. Потому, наверное, и не отвечают Герману. В августе от него приходит письмо:

«Милые Женя и Катя!

Мы отчаялись писать Вам письма. Наверное, Вы, будучи писателем, очень сильно забурели и не желаете поддерживать старые, добрые связи. Кстати — Вы должны мне р. 3 коп. 72. Поскольку Вы забурели, верните долг.

Женя, что это такое? Почему Вы нам не пишете? Женя, это стыдно, это нехорошо, это гадко, наконец. Мы Вас любим, Шварцы, часто вспоминаем и много про Вас думаем. Говорят, Вы там написали прелестную пьесу. Это правда, Женя? Я её не читал, но все говорят, что это так. Как я не люблю, когда не я пишу что-то хорошее! Наши дети вырастают на глазах и очень много поэтому кушают, а мы с Таней тоже кушаем, хоть и не растем. Наша жена последнее время здорово настропалилась гадать на картах, что нам довольно тяжело, но в остальном наша жена такая же милая, как была раньше. Писем мы получаем мало.

Женя, мы живем тихо и скромно. Мы не пишем какие-либо гениальные произведения, мы ничего не дарим человечеству, да оно и не просит. Тут сейчас Веня Каверин, Кассиль, Пьер Сажин. Каверин очень красивый и томный, ходит в белом плаще, а главное, умный и скромный человек, это очень приятно. Еще в нем приятно полное отсутствие эгоизма, все в нем о других, о себе он совершенно не думает. Что касается до Кассиля, то у него опять колит — вот невезенье, и как раз человек собирается на фронт. Пьер Сажин хороший человек. Кто много пишет художественных произведений, так это А. Г. Чирков — тоже хороший человек, и В. П. Беляев — тоже хороший человек. Они много пишут, дай бог всякому, и высоко талантливо.

Женичка, напишите нам письмо или Вы после скарлатины не можете? Может, у Вас осложнение на голову? Женичка и Катюша, мы вас обожаем. Женя, приезжайте к нам. Мы больше без вас не можем. Вы слышите наш крик души! Женя, мы хотим общаться с Вами и Катей, мы это очень хотим и больше не можем терпеть.

Ваш до гроба Ю. Герман».

Евгений Львович прекрасно знал этих людей и поэтому хорошо понимал юмор этих характеристик. В отличие от нас — теперешних. Александр Чирков — драматург, критик; его пьесы «Редкий случай», «Земля зовет», «Черный галстук», думаю, сегодня ничего не скажут даже специалистам. В то время писал рассказы, которые собрал в сборник «Люди дальних постов» (1942). Вл. Беляев, прозаик, после войны — редактор на Ленфильме.