Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Рассыпав стрелы все из тула
И вящим жаром возгоря,
Извлек он саблю смертоносну.
И вмиг на Ермака напал.
Там я видал тоже и другого старика, знаменитого филантропа, пользовавшегося общим уважением, ходившем во фраке старинного покроя, в коротких брюках и черных чулках и башмаках. Фамилию его я забыл; он был, кажется, немец. Занимался, сколько помню, преимущественно тюремными вопросами, улучшением быта арестантов и каторжников[108].
Екатерина Владимировна разъезжала в старомодной высокой карете, четверкою с форейтором[109]; на запятках стояли два лакея в треугольных шляпах. Она была одета всегда в черное платье и носила большой чепчик, завязанный лентами под подбородком, бывала часто у митрополита Филарета и в разных монастырях. Траур она носила по своем единственном сыне, бывшему, кажется, флигель-адъютантом Императора Александра I и убитом в дуэли с молодым Черновым, который тоже умер от ран, полученной им в этом поединке. Г—жа Новосильцева выстроила в память своего сына церковь недалеко от прежней Выборгской заставы, на том самом месте, где он был убит[110]. Портрет его во весь рост в адъютантском мундире висел у него в гостиной.
После этого горестного события она отказалась навсегда от светской жизни и занималась исключительно благотворительными делами. Выражение ее лица было замечательно приветливое и доброе, и я всегда находил, что внучка ее Мария Владимировна Орлова—Давыдова[111] имеет с нею большое сходство.
Другая дочь графа Владимира Орлова, сестра Екатерины Владимировны, графиня Панина жила тоже в Москве на Никитской, в доме своего отца[112], и с сыновьями Александром[113] и Виктором[114]. Первый был вроде опекуна моих старших братьев. Оба Панины были роста необыкновенного высокого и, сколько помню, их отец, игравший роль при Павле Петровиче, был тогда еще жив[115].
В числе наших знакомых в то время в Москве были четыре сестры Чернышевых, вышедшие в последующие годы замуж: за г—на Кругликова, которого звали потом Чернышевым—Кругликовым[116], графа Fritz'a Палена, г—на Черткова и князя Долгорукова[117]. Младшая Nadine была очень дружна с моей сестрой Ольгой.
Матушка возила нас детей и к другим дамам. Между прочим, я помню старуху Глебову, очень важную и богатую, жившую в большом барском доме с многочисленною прислугой; у нее тоже были казачки, моськи и болонки[118]. Нас заставляли прикладываться к ее ручке и у меня осталось в памяти, что она колола нас своим подбородком, что доказывало, что она брилась.
Ездили мы и к другой старушке, графине Толстой, родственнице нашего двоюродного брата Александра Николаевича. Она жила где—то в предместьях города в старинном деревянном доме с большим садом, довольно запущенном. У нее, между проч<ими>находилась в качестве компаньонки (или воспитанницы) какая—то калмычка с типом чисто монгольским. Графиня всегда радовалась посещению матушки, была с ней очень нежна, говорила ей с особо отечественным акцентом: «ло—ло (что значит non—non) mon coeur».
Навещали мы тоже (но редко) какую—то княгиню Пожарскую, производившую на меня глубокое впечатление; она была стара, имела вид необыкновенно величественный, черты лица — правильные и красивые, носила она всегда черное платье с белым чепчиком. Дом ее деревянный, весьма скромных размеров, находился тоже где—то за городом и видно было по всему, что она небогата. Мне еще памятно, как она сидела в своей маленькой гостиной, окруженная приживалками, некоторые из коих были заняты рукодельными работами) и с каким важным достоинством и вместе с тем приветливостью она принимала мою мать. Говорила она только по—русски.
Об этой княгине Пожарской я позже более никогда не слыхал[119].
Сколько помню, в начале нашего пребывания в Москве прибыл туда из Петербурга император Николай с императрицею и детьми с многочисленною свитой с намерением провести несколько месяцев в древней столице. Жили они в Кремле, в Александровском дворце, том самом, где родился в 1818—м году наследник Александр Николаевич.
Новый большой Кремлевский дворец еще не был выстроен и потому весь Кремль имел вид совершенно иной, чем в наше время. Храм Спаса тоже не существовал.
Матушка ездила ко двору, и Их Величества выразили желание видеть ее детей. Она повезла нас всех в назначенный ими день в Кремль. Мы ждали несколько времени в зале, из окон которой можно было видеть огромную толпу народа, стоящую на площади и оглашающую воздух криками «Ура!».
Когда уведомили матушку, что Их Величества сейчас пожалуют в залу, она нас всех семерых поставила в ряд в порядке возраста каждого, начиная с сестры Ольги и кончая мною.
Государь и Императрица подошли к нам и были очень любезны и ласковы. Государь ставил разные вопросы старшим моим братьям о их занятиях, призвании и сказал несколько слов моим сестрам (Ольге тогда уже было 16 лет). Нас маленьких мальчиков он потрепал по щекам, Императрица же нас целовала и с нами шутила.
Я был поражен огромным ростом и величием Царя и вообще они оба произвели на мое детское воображение впечатление лиц сказочных или сверхъестественных.
Вскоре после того я имел случай их видеть опять при других обстоятельствах. Матушка решилась дать двору большой бал. Приглашено было множество народа, и я помню, как меня привели в залу, ярко освещенную люстрами и жирандолями, как мое внимание было приковано ко всему, что происходило. Я находился в каком—то немом упоении от всего, что представлялось моим глазам: блестящих нарядов, военных мундиров и пр. В моей памяти ясно рисуется до сих пор стройная и величественная фигура Императрицы, которая тогда еще была молода, ее красивые и глубокие реверансы, и помню тоже, какие низкие поклоны делали Их Величествам все присутствующие.
Меня также очень занимали танцы и одним из моих неизгладимых впечатлений была кадриль, в которой участвовала Императрица. Она была в белом атласном платье коротком (как и все другие дамы), что не мешало видеть белые атласные башмаки с бантами. Рукава были “bouffants”[120], талья короткая, кажется с поясом; головной убор высокий по тогдашней моде.
Бриллианты блестели везде: на голове, шее и платье. Ее кавалером был человек уже пожилой, в коротком старомодном фраке, в коротких штанах с шелковыми черными чулками и в башмаках с пряжками; это был, как говорили, граф Михаил Юрьевич Виельгорский. Он выделывал разные замысловатые «па» и даже вроде «антраша». Она же, с неимоверной грацией и легкостью, с округленными руками, держась кончиками
