Томас С. Элиот. Поэт Чистилища - Сергей Владимирович Соловьев
К слову, сам Эйкен был небольшого роста, рыжеволосым и веснушчатым.
«Впрочем, – счел нужным уточнить Эйкен, – это ни в коем случае не делало его необщительным. Ибо если мы первоначально встречались как члены редакции Harvard Advocate <…> мы также встречались на танцах в Бэкингем и Браттл-холле <…> Он откровенно признавал необходимость, если ты стеснителен, дисциплинировать себя, чтобы не лишиться некоторых видов опыта, которым сопротивляется твоя природа. Танцы и вечеринки были составной частью этой дисциплины»[60].
Об Аделин Моффэт Эйкен писал, что «она, подобно Цирцее, подвергла Цеце (Tsetse, прозвище Тома. – С. С.) странным превращениям…»[61].
Метаморфоза готовилась незаметно. Эзра Паунд позже говорил, что Элиот «сам воспитал в себе модерниста». Пока что его стихи в Advocate выглядели банальными. В мае 1907 года там была напечатана его «Песня» («Song»), слегка переделанное школьное стихотворение. Новая его версия появилась в ноябре 1908-го. Во всех обыгрывалась тема увядающих цветов. Вглядевшись, правда, можно заметить необычный образ, принадлежащий иной образной системе: Восток сплетал красное и серое, «the East was weaving red with gray». Но увидеть это легче, глядя из будущего…
В сатирическом Lampoon вскоре появилась пародия на это стихотворение, где автор заменил цветы на молочные бутылки: «Пустые бутылки, молочные бутылки, бутылки рассвета…» Молочники забирали по утрам пустые бутылки и оставляли полные на ступенях домов.
Чтобы завоевать популярность у товарищей, Том писал совсем другие стихи – скабрезные вирши, от которых его родители пришли бы в ужас. Не стоит удивляться – ведь речь идет о чисто мужской студенческой компании. Неуверенность прячется за бравадой, почти полное отсутствие опыта – за гротескными образами. Переходный возраст и предчувствие смены эпох.
Эйкен писал о Томе: «Это была первая “великая” эпоха комиксов, Krazy Kat, Mutt and Jeff… также, возможно, самый креативный период американского сленга, и в обоих этих разделах творчества он черпал огромное удовольствие… творческим способностям предстояло, разумеется, найти отражение в поэзии, особенно в “Пруфроке”… Но в более непосредственной перспективе они породили серии комично-непристойных parerga (побочных продуктов. – С. С.), выплескивавшихся спазматически и посвящавшихся совершенно особенному персонажу, на котором пробы ставить негде, королю Боло, не говоря уж о его королеве…»[62]
Боло – африканский король, а его королева обладает грандиозным задом – повод рифмовать queen и tureen («королеву» и «супницу»). Эти стишки можно было распевать на какой-нибудь известный мотив вроде «янки дудл».
Помимо серии о Боло была и другая, о капитане Коломбо (Columbo):
Как-то свежим утром воскресным, когда
Корабль проходил Гибралтаром,
Коломбо сидел у бушприта не зря,
Он псалтырь читал незадаром —
Жена боцмана вышла на палубу, чтоб
Помои выплеснуть тихо
Он немедля ее без стеснения сгреб
И изнасиловал лихо[63].
Эти вирши нравились однокашникам Тома, большинство которых тоже происходило из религиозных семей. Из юношеского чувства протеста могло нравиться и религиозное фрондерство – в одном из сюжетов королева Боло лихо отплясывает с кардиналом Виссарионом[64].
Справедливо, наверное, и мнение Р. Кроуфорда: «Связав воедино свои стихи о Боло и Коломбо, он сумел создать абсурдный мужественный эпос, который помог этому юноше (по собственному признанию, остававшемуся девственником) казаться шокирующе искушенным во всем, что касалось секса…»[65]
К концу ноября 1908 года относится публикация в Advocate стихотворения «Circe’s Palace» («Дворец Цирцеи»), где намечающаяся метаморфоза чувствуется сильнее. Цветы появляются снова, но совсем иные. Форма традиционная (два рифмованных семистишия), но интересна эволюция системы образов. Вот подстрочный перевод:
Вокруг фонтана ее, который струится
Голосами мужчин, терзаемых болью,
Растут неведомые цветы.
Их лепестки зубасты и красны,
Покрыты странными потеками и пятнами —
Они растут из тел мертвых.
Мы больше сюда не придем.
Пантеры выходят из своих логовищ,
В лесу, который густеет внизу,
Вдоль садовых ступеней
Лениво вытянулся питон;
Павлины выступают, гордо и неторопливо,
И все они смотрят на нас глазами
Мужчин, которых мы когда-то знали.
Хотя Том входил в редакцию «Harvard Advocate», он не был фаворитом читателей. Для этого он писал слишком мало и часто повторялся, пытаясь нащупать свой путь. В «Harvard Monthly» (редакция располагалась по соседству с «Advocate») он предложил еще одну «Песнь» («Song»), начинающуюся со слов «Лунный цветок раскрывается навстречу мотыльку…» («The moonflower opens to the moth»).
Мнения в редакции Monthly разделились: одни считали, что стихотворение в восемь строк можно опубликовать, если найдется место, другие выступали против, в итоге решено было передать стихотворение в виде подарка менее престижному «Advocate». Но даже в редакции «Advocate» приятель Тома «Тинк» и его одноклассник Пауэл оказались решительно против этого дара, хотя другие выступали «за», в результате чего стихотворение все-таки было опубликовано 26 января. Один из членов редколлегии, Х. Лонг, которому оно нравилось, сохранил рукопись с редакционными пометками[66].
6
В начале 1908/1909 учебного года Том переселился на 25 Holyoke House, также на «золотом берегу».
Гарвардские газеты и журналы печатали программы театров и концертных залов Бостона, объявления о выставках. Не менее половины полосы в 16-полосной «Boston Evening Transcript» уделялось новостям музыки и театра.
Несколько лет спустя Элиот напишет язвительно:
Читателей «Бостон ивнинг трэнскрипт»
Ветер колышет, словно пшеничное поле[67].
Заглянем для примера в какой-нибудь номер газеты. 1 февраля 1909 года она писала о концертах знаменитого певца Людвига Вюльнера, об исполнении отрывков из оперы Бородина «Князь Игорь» Бостонским хоровым обществом, о концерте пианиста Джорджа Проктора и певицы Эрнестины Готье (Шуберт, Шопен, Дебюсси, Форе), о возвращении с гастролей Бостонского симфонического оркестра, о концерте Арнольда Долмеча, который исполняет Баха…
В театрах шли мюзиклы, например «Крысолов» на музыку Мануэля Кляйна. Имена известных актеров, таких как Виктор Мур, выделялись особо крупным шрифтом. Была там и заметка о скандалах, которые ввели в моду, по мнению автора, артисты старшего поколения вроде Сары Бернар. Писала газета и о выставках, например в Бостонском музее изящных искусств.
В Бостоне театральная и музыкальная жизнь была интереснее театральных представлений и концертов в Гарварде, где почти все спектакли игрались, как во времена Шекспира, чисто мужским составом.
В Бостон через Чарльз-Ривер ходил трамвай. Том часто им пользовался. «Элитным» залам вроде Бостонского оперного театра (Boston
