Менахем Бегин - В белые ночи

В атмосфере, воцарившейся в нашей камере после возвращения капрала к вере, совершенно естественным было понимание, с которым оба соседа встретили мое заявление, что с сегодняшнего вечера и до конца завтрашнего дня я откажусь от приема пищи. Прежде они скорее всего посмеялись бы над моим «фанатизмом». Мы сидели уже много дней, и пища советской тюрьмы давала себя знать. Мы уже не были голодны: мы — голодали. Понять разницу между двумя этими ощущениями может лишь человек, которому приходилось ложиться спать голодным, вставать голодным и снова ложиться спать с уверенностью, что встанет голодным. В этих условиях человек может подтвердить самую жуткую из цитат Ветхого Завета: «И нет у человека преимущества перед скотом». Сколько обитателей Лукишек шли на всяческие унижения, чтобы получить добавку ложку супа? Как вылизывали они остатки остатков на дне мисок? Сколько узников НКВД скатывали хлебный мякиш в шарик и смотрели на него, не решаясь проглотить, как смотрит человек на дорогую жемчужину? Когда-то многие из них жили счастливо, зажиточно, но пришлось им испытать вкус постоянного голода — и они начали считать каждую крупинку сахара из той половины ложки, что получали ежедневно для подслащения темно-бурой жидкости, которую здесь называли «кофе».

Надо быть «сумасшедшим», чтобы в таких условиях отказаться от вечерней порции баланды, утренней порции темно-бурого «кофе» и еще одной порции баланды днем. «Ты с ума сошел?» — спросили бы соседи безбожники. Но мои соседи, нашедшие утешение в вере, не спрашивали так, не смеялись и не пытались меня отговорить. С трудом удалось мне уговорить их поделить между собой пищу, от которой я отказался в Судный день, в день поста.

Меня арестовали в канун Рош-Ашана, и поэтому нетрудно было вычислить, на какой вечер выпадает Йом-Кипур и когда надо попросить охранника положить мою порцию в миски соседей по камере. Охранник удивился:

— Что случилось? Болен?

— Нет, не болен. Сегодня у меня Судный день

— Судный день? Что это такое? И какое это имеет отношение к еде?

— Я еврей, и в Судный день евреи не едят.

— Брось глупости, ешь — на мою ответственность!

Он говорил участливым доброжелательным тоном, и я поблагодарил его за готовность «взять на себя ответственность». Он приоткрыл дверь, скорчил гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку, и сказал:

— Ну, давай миску, налью.

— Нет, нет, — поторопился я исправить ошибочное впечатление, произведенное словами благодарности. — Налейте, пожалуйста, моим товарищам.

— Чудак, — пробормотал он.

Охранник пожал плечами и налил в протянутые миски добавку — добавку, полученную за счет еврейского Судного дня и поста, не отмененного Лукишках, несмотря на готовность одного из стражей революции и сторожа арестантов «взять на себя всю ответственность».

Что будет со мной в следующий Йом-Кипур? Что будет с моей женой, оставшейся на «свободе»? Что будет с престарелыми родителями, с братом и сестрой? Что будет с десятками тысяч моих единоверцев? Что будет с моими собратьями по ту и по эту сторону границы?

Мозг не в состоянии ответить, и отвечает встревоженное сердце молитвой и трепетом.

Повторяя про себя передававшиеся из поколения в поколение слова молитвы, я снова чувствую, как исчезают непроницаемые преграды между мной и моими близкими. Исчезла камера, исчезли стены и появилась во всем великолепии ярко освещенная синагога, я вижу бедный родительский дом, освещенный любовью матери, чистотой и верой. Ночь «Кол-нидрей» в тюрьме НКВД, Судный день в Лукишках — такая ночь тоже может быть ночью утешения, такой день тоже может стать днем единения со всем светлым, что бываете жизни человека.

Ночь прошла, день сменился вечером, и сразу после Судного дня наступили ночи допросов.

5. КТО НА «Б»?

На допросы меня выводили по всем правилам хорошо отработанной методики. Через несколько часов после сигнала «отбоя» со скрипом отворялась дверь камеры. Мы тут же просыпались. Как заключенные со стажем, мы умели засыпать при свете яркой лампы, которая давала охране возможность наблюдать за нами и во время сна. Сон особенно глубок в первые часы ночи, но гул шагов, лязг ключей и скрип двери прерывали самые сладкие сны.

Проснувшись, мы смотрели на дверь. На пороге уже стояли рядом с дежурным охранником два человека в форме.

— Кто здесь на «Б»? — тихо спросил один из них.

В НКВД это значит: чья фамилия начинается на букву «Б»?

По законам советского «мертвого дома» заключенного не называют полным именем: не дай Бог, услышат в соседних камерах или охрана ошибется дверью… Только в самых исключительных случаях охранники имеют право входить в камеры «врагов народа». По всем этим причинам наука НКВД выработала правило, по которому заключенного вызывают с порога: «Кто на «А»? или «Кто на «Я»? а заключенные отвечают изнутри. Если вызываемый тут, его ответ услышат только сокамерники (если таковые имеются); если произошла ошибка, обитатели камеры так и не узнают, кто, кроме них, попал в лапы НКВД.

В нашей камере только моя фамилия начиналась на «Б». Я отозвался.

— Имя-отчество? — спросил он, не отрываясь от списка.

— Менахем Вольфович.

— Одевайтесь. На допрос!

Я оделся. Соседи молчали. Говорили только их глаза. Я вышел из камеры. Вдоль перил винтовой; лестницы была натянута металлическая сетка: как: бы заключенный не сбежал в такое место, откуда даже НКВД не сумеет привести его на допрос… По — пути два или три раза передо мной открывались ворота. Пришлось пройти несколько длинных дворов. Лукишки — тюрьма большая. Вдруг мне приказали остановиться и повернуться лицом к стене. Мы простояли несколько минут. Я не видел ничего, кроме стены, но за спиной слышались шаги. Догадаться было нетрудно: ведут на допрос другого заключенного, и по законам науки НКВД я не должен видеть его лицо, а он — мое. В другом дворе я прошел мимо заключенного, стоявшего лицом к стене. Углом глаза удалось увидеть его спину — секретность оказалась не без трещин. Наконец меня ввели в маленькую, теплую, хорошо освещенную комнату и приказали сесть возле письменного стола. Охранники вышли, и я немного насладился видом «человеческой комнаты». Вскоре тихо вошел и уселся напротив меня человек в форме капитана и с наганом у пояса.

— Вы Бегин? Менахем Вольфович Бегин? — спросил он, предварительно оглядев мою бритую голову и заросшее лицо.

— Да.

— Я ваш следователь, и это наша первая встреча. У нас будут и другие встречи. Длительность следствия зависит только от вас, от ваших ответов. Кстати, я читал все, что вы для нас написали, но это чепуха. Все это можно выбросить в корзину. Придется рассказать правду. В камере вы наверное поняли, что у нас лучше говорить правду.