Слабак - Джонатан Уэллс
Отец произнёс:
– Молодец! Какой дурацкий вид спорта, не правда ли?
* * *
– А как действует это лекарство? Его нужно принимать каждый день? – стал теребить я отца.
– Я не знаю, Джон. Нужно получить больше информации. Но говорят о нём много чего хорошего. И это всё, что я знаю.
Я представил Энслера темнолицым магом вуду, втыкающим в меня иглы и волшебным образом удлиняющим мой позвоночник голыми руками. Вот каких врачей знал папа!
Чтобы подчеркнуть своё мнение обо мне как о слишком худом, слишком низком и слишком неработоспособном человеке, папа начал называть меня «люфтменш», это слово на идише означает сочетание человека и воздуха: этакого мечтателя, человека, витающего в облаках.
– Вот, Джон, кто ты есть! – восклицал отец, как будто эти слова полностью отражали моё состояние. – Мальчик из воздуха. Такой лёгкий, что твои ноги едва касаются земли. Хотя даже не уверен, что ты знаешь, что такое земля. Как, знаешь? – спросил он, слегка опустив голову и глядя на меня карими глазами, полными сочувствия, хотя в них виднелись и ирония, и скептицизм.
– Люфтменш бродит с места на место, не оставляя следов. Так он поступал в прежние времена. Скользил по поверхности земли, как будто для него не существовало гравитации. Возможно, он и понятия не имел, что такое гравитация или зачем она нужна земле. У него не было ни работы, ни магазина. Поэтому он рассказывал истории, путешествуя из города в город, выдавая сплетни за правду.
Теперь меня постоянно называли люфтменш. Когда у меня начался скачок роста, то мои конечности выглядели плохо скоординированными, как будто я их не полностью контролировал. Поэтому я часто спотыкался в неожиданных местах – где, по мнению отца, споткнуться уже просто не обо что. И отец часто смеялся надо мной. Когда я увидел, как сильно он смеётся, то споткнулся снова, но на этот раз специально – как водевилист, оттачивающий своё ремесло. Отец смеялся, и я смеялся вместе с ним, но не потому, что это казалось смешным, я думал, что получается обмануть его: ведь он верит, что всё произошло случайно.
– Ну что, дашь Энслеру шанс? – спросил отец, возвращаясь к тому разговору со мной.
– Да, конечно. А что если он мне не понравится?
– Ну, об этом потом будем переживать, – сказал отец. – Только не забудь сходить на приём. Вся информация у Джо. – Он имел в виду секретаршу, которая работала на него и одновременно на дядю Пола.
Словно неся в руках переспелую сливу, Аттилио очень аккуратно поставил машину на место в гараже «Пан Ам Билдинг», а я самостоятельно спустился по эскалатору на главный этаж «Гранд Централ Терминал». Мама собиралась сесть на поезд позже и встретиться со мной возле кабинета врача. Но поскольку мне уже почти исполнилось тринадцать лет, решили, что я уже достаточно взрослый, чтобы провести несколько часов в городе и сходить в книжные и музыкальные магазины. Это как ничто другое оправдывало необходимость посещения врача, идти к которому у меня не было особого желания.
Мне нравился свет, проникавший через огромное окно, из-за которого широкое открытое пространство «Гранд Централ» напоминало собор изнутри, а золотые звёзды на мутно-зелёном потолке сияли, казалось, специально для меня. Я прошёл по коридорам до Лексингтон-авеню, мимо огромных платформ, куда заезжали поезда, и затем из каждого извергался рой пассажиров.
На улице протиснулся сквозь толпу на Третьей авеню, вошёл в «Сэм Гуди» и сразу же спустился в огромный подвал.
В тот день я охотился за альбомом Саймона и Гарфанкела “Sounds of Silence”. Я уже много раз слышал по радио заглавную песню. И чувствовал внутри себя ту самую темноту, о которой они пели. А ещё завидовал тому, как они дружат с нею и поют ей серенады. Так же сильно я мечтал о “Red Rubber Ball” группы “Cyrkle”. Как им вообще пришло в голову написать слово “circle” через “y” и “k”?
Спустив все свои сбережения в десять долларов на эти два альбома, я отправился на запад – по Сорок седьмой улице и через Пятую авеню в книжный магазин «Готэм». Попасть туда – стало спасением от хасидских зазывал-продавцов бриллиантов в длинных чёрных пальто, ермолках и с пейсами. Они роились вокруг меня, пытаясь привести меня к своим магазинам, чтобы я купил золотую цепочку или медальон. Они выглядели слишком настойчивыми, и их не волновал очевидный вопрос о том, что маленький мальчик, которому нет ещё и тринадцати лет, будет делать с обручальным кольцом. Проходя мимо них, я заметно ускорился, а затем вдруг увидел металлическую вывеску с изображением рыбы, висевшую у входа в книжный магазин. Надпись гласила, что здесь «рыбачат мудрецы». Вестибюль завесили фотографиями больших групп людей, светил Готэма. На той, из-за которой я остановился, был изображен Дилан Томас – пузатый мужчина с лицом младенца, лежащий на ковре в окружении толпы поклонников.
Если с музыкальными магазинами всё становилось ясно, то, заходя в книжный, я даже и не знал, что именно ищу. Целью было не найти конкретную книгу, а впитать атмосферу самого места, где ряды книг заполняли каждый дюйм стен и возвышались над полом, как курганы, расставленные согласно магической системе, известной только персоналу. Я старался незаметно смотреть на сотрудников, когда они искали то или иное название, находя его, видимо, с помощью особого инстинкта, которым я так желал обладать.
Я слонялся так долго, как только мог: брал книги, прочитывал абзацы наугад, пытаясь подслушать, как продавцы дают советы другим покупателям. Казалось, что продавцы книг, словно медиумы, интуитивно чувствовали, кому какая книга нужна. Мне захотелось, чтобы такое умение – неважно, откуда оно происходило! – было загружено и в меня.
Наконец я выбрал «Раскрашенную птицу» Ежи Косинского, потому что эту книгу настоятельно рекомендовал папа: о мальчике, который жил совсем один и попал в беду. В аннотации на обложке было сказано, что он скитался без семьи из города в город – в Восточной Европе во время Второй мировой войны. По сравнению с его жизнью моя казалась безопасной и лёгкой.
Мой отец, человек, в основном читавший лишь балансовые отчёты, любил короткие рассказы. Он держал экземпляр «Величайших в мире коротких рассказов» в серой потрёпанной обложке возле кровати и забирал его с собой каждый раз, когда уезжал в отпуск. Он любил рассказы О. Генри, Саки и Честертона. «Открытое окно» Саки – любимый его рассказ. В нём рассказывается об охотниках, не вернувшихся с охоты, и о вдове, что оставила для них окно открытым
