Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Заключительный документ был облечен в форму директивы министрам иностранных дел. Трояновский перевел его окончательный текст на русский. «Когда согласование было закончено, я подошел к Молотову и попросил его посмотреть окончательный текст. Однако к тому времени его отношения с Хрущевым, видимо, очень обострились и поэтому он не захотел брать ответственность на себя. Сказал мне, чтобы я показал текст Хрущеву. Я пошел к Никите Сергеевичу, но тот послал меня обратно к Вячеславу Михайловичу. В конечном счете, текст так и остался непросмотренным и пошел в печать без высочайшего утверждения»[1388]. Могло ли такое случиться еще за несколько месяцев до этого?!
Чарлз Болен назвал Женеву «одной из самых бесплодных и разочаровывающих встреч»[1389]. Единственным конкретным решением стало соглашение о том, что здесь же в октябре пройдет конференция министров иностранных дел. Молотов был сдержан в своих оценках Женевского совещания. На XX съезде он скажет: «Оно наглядно показало реальные возможности уменьшения международной напряженности, улучшения отношений СССР с основными державами другого лагеря. Однако дальнейший ход событий выявил, что на пути улучшения отношений между этими странами имеется еще немало препон, которые создаются недальновидными сторонниками политики “с позиции силы”»[1390]. Как выяснится, основным препятствием на пути развития «духа Женевы» окажется Хрущев. Его американский биограф Уильям Таубман пишет: «Хрущев покинул Женеву воодушевленный, обнаружив, что противники, похоже, боятся нас не меньше, чем мы их. Это подтолкнуло его к тактике блефа и угроз ядерной войной как средству давления на американцев»[1391].
Тогда же «дух Женевы» привел на некоторое время к известному смягчению напряженности в мире. Конец лета — начало осени 1955 года были отмечены большим количеством реальных и символических шагов. 7 августа была проведена загородная дипломатическая вечеринка в Семеновском, в 60 километрах к юго-востоку от Москвы, где дипломаты катались на лодках, отдыхали в гамаках, обедали под музыку военного оркестра и смотрели по телевизору футбольный матч между «Спартаком» и английским «Вулфсом». Сесил Пэррот — временный поверенный Великобритании — отмечал исключительно «легкую атмосферу» вечера. «Микоян исполнил короткий армянский танец. Рейзен — бас в стиле Шаляпина — и Иванов — теплый баритон пели “Стеньку Разина”, и весь Президиум, включая Молотова, громко присоединился к хору»[1392].
После этого раута Молотов накоротке заехал к семье в Крым. Побывал и в своем детище — Артеке, где запомнился учительнице артековской школы Валентине Савельевой: «Вячеслав Михайлович только вышел на костровую площадку, как его обступили дети и начали забрасывать вопросами. Каждый пытался дотронуться до него, обратить на себя внимание. Молотов кому-то протянул на память какую-то вещицу — и тут же его стали осаждать такими же просьбами. Он старался никому не отказать — отдал ручку, носовой платок, значок снял, в общем, все содержимое карманов пошло на сувениры. Не исключено, что самые предприимчивые артековцы добрались и до пуговиц»[1393]. И сразу — назад в Москву, где было море дел.
На очереди были шаги к нормализации отношений с Западной Германией. Москву впервые посетил канцлер Аденауэр. В мемуарах он напишет, что за внешним стремлением к ослаблению напряженности «не было никаких признаков того, что русские изменили своей внутренней приверженности идее завоевания коммунизмом господства над миром. Советское руководство хотело передышки прежде всего для того, чтобы усовершенствовать свою собственную государственную машину. Отсюда следовало, что не в интересах Запада было предоставлять Советскому Союзу возможность передышки и возможность преодоления трудностей без соответствующей политической уступки с его стороны»[1394].
8 сентября Аденауэр приземлился в аэропорту Внуково, где его встречали Булганин, Молотов и Громыко в сопровождении роты почетного караула. Официальная часть визита началась рано утром следующего дня посещением Молотова. За этим последовали беседа с Булганиным и переговоры с участием Хрущева в особняке на Спиридоновке. Аденауэру «стала более чем очевидной доминирующая роль Хрущева. Он то и дело вмешивался в разговор, сам говорил подолгу, говорил запальчиво, а Булганин держался очень сдержанно… Молотов, чье “нет” много лет господствовало в международной политике, внешне не играл в истории московских переговоров никакой решающей роли». Не случайно, что «переговоры стали принимать довольно резкий характер, напоминая скорее спор, чем дипломатическую конференцию». Канцлеру не один раз пришлось брать себя в руки, чтобы не покинуть зал после гневных тирад Хрущева о зверствах нацистов и неблагодарности ФРГ[1395].
Москва поставила во главу угла вопрос о восстановлении дипломатических отношений. Аденауэр настаивал на освобождении всех германских военнопленных и добился согласия сделать это немедленно, хотя в СССР удерживались уже только обвиненные за конкретные военные преступления. Другим условием нормализации отношений канцлер называл готовность Москвы обсуждать проблему воссоединения Германии, и о такой готовности было заявлено. Отношения были восстановлены.
Шаги к нормализации отношений были предприняты на скандинавском направлении. В сентябре 1955 года был продлен на 20 лет советско-финляндский Договор о дружбе, сотрудничестве и военной помощи. Москва также отказывалась от аренды территории Порккала-Удд и ликвидировала там свою военно-морскую базу, хотя до окончания срока ее аренды оставалось еще 42 года. Как писал Хрущев, Молотов «не сразу понял полезность идеи, но не настаивал на отказе от нее»[1396]. Позднее последуют официальные визиты в Москву премьер-министра Норвегии Герхардсена, а весной следующего года — главы шведского правительства Эрландера.
Молотов меж тем вновь отправился в США — на 10-летие открытия Генеральной Ассамблеи ООН. По прибытии он пошутил, что «теперь дорога из Москвы в Нью-Йорк стала гораздо лучше и удобнее», чем в 1942 году. Обозреватели обратили внимание прежде всего на прогресс, достигнутый в те дни на переговорах о создании Международного агентства по атомной энергии[1397]. Но произошло и немаловажное событие, которое добавило разногласий с западными коллегами. 27 сентября египетский лидер Насер сделал заявление о сделке на покупку оружия в Советском Союзе. Москва заявляла себя как серьезный игрок на Ближнем Востоке, который рассматривался западными странами как их политическая вотчина.
Жесткий разговор на этот счет состоялся с Даллесом. Молотов заявил, что это чисто коммерческая сделка, но госсекретарь такого объяснения не принял. Макмиллану же он ответил, что «ему мало известно об этом вопросе, но он уточнит, и согласился, что доводить до обострения не стоит». При этом Молотов внес предложение начать обмен информацией по вопросам
