Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Однако на следующую же ночь, когда надзиратель вновь подошел к окну, Тефу неожиданно появился рядом с нами и обратился прямо к нашему тайному помощнику: «С этого момента я хочу сам забирать свой табак. Отдай мне его!» Надзиратель запаниковал. «Мандела! – сказал он мне. – Ты нарушил наш уговор. Считаем, что между нами больше нет никакой договоренности. Я больше не буду ничего приносить тебе». Я прогнал Тефу прочь и постарался объясниться с надзирателем: «Послушай, этот старикан (я имел в виду Тефу) уже не совсем нормальный». Я для пущей выразительности покрутил пальцем у своего виска и продолжил: «Поэтому прости уж его. Сделай на этот раз исключение». Мой тайный помощник смягчился и отдал мне принесенные с собой припасы, но предупредил, что, если такой инцидент еще раз повторится, между нами все будет кончено.
В ту ночь я счел необходимым наказать Тефу. Я сказал ему: «Послушай, ты поставил под угрозу наше доппитание. Ты чуть не лишил всех нас наших случайно появившихся редких привилегий. Поэтому сегодня у тебя не будет ни табака, ни бутербродов. И ты не увидишь их до тех пор, пока не исправишься». Тефу в ответ осталось лишь промолчать.
В ту ночь, когда мы ели свой доппаек в виде бутербродов и читали газету (которую также передал нам наш надзиратель), Стивен Тефу скромно сидел один в противоположном от нас углу. В конце концов мы задремали. Около полуночи я вдруг почувствовал, как мне на плечо легла чья-то рука: «Нельсон… Нельсон…» Это был Тефу.
«Нельсон, – произнес он тихо, – ты ударил меня в уязвимое место. Ты лишил меня моего табака. А ведь я старик. Я пострадал за преданность своему народу. Но ты здесь, в этой камере, главный, и ты решил наказать меня таким образом. Это несправедливо, Нельсон».
Тефу нащупал у меня слабую сторону, поскольку я, конечно же, после его слов почувствовал себя так, словно злоупотребил своей властью. Я осознал, что он, действительно, пострадал в жизни гораздо больше, чем я. Я съел лишь половину своего бутерброда, поэтому остаток тут же отдал ему. Затем я разбудил Гаэтсью, которому в этот раз отдал весь табак, и спросил его, готов ли он поделиться им с Тефу. Со Стивеном всегда было достаточно трудно общаться, однако после этого случая его поведение изменилось в лучшую сторону.
Как только мы начали работать, я смог получить некоторое представление о том, какой была жизнь других заключенных на острове Роббен. Кроме того, власти перевели группу молодых политических заключенных из Панафриканского конгресса в камеры напротив нашей, и ночью мы могли разговаривать с ними через зарешеченную дверь. Среди этих молодых людей оказался Нкабени Менье, мой племянник из Мэкезвени, которого я последний раз видел еще ребенком в 1941 году.
Мы поговорили с ним о Транскее и об истории нашей семьи. Однажды ночью, когда его друзья собрались вместе с нами во время беседы, он спросил меня: «Дядя, а к какой организации ты принадлежишь?» «К Африканскому национальному конгрессу, конечно же», – ответил я. Мой ответ вызвал у молодых людей ужас, и они стремительно исчезли из поля моего зрения. Через некоторое время мой племянник вновь появился со своими друзьями и спросил меня, являлся ли я когда-либо членом Панафриканского конгресса. Я ответил ему отрицательно. Он переспросил меня, сказав, что слышал, будто бы во время своей поездки по африканским странам я присоединился к Панафриканскому конгрессу. Я повторил ему, что всегда был членом АНК и всегда им останусь. Это снова вызвало у них смятение, и они исчезли.
Позже я узнал, что пропагандистские средства Панафриканского конгресса распространили слухи о том, что я вступил в эту организацию, когда совершал поездку по Африканскому континенту. Хотя мне было неприятно это слышать, меня это, в принципе, не удивило. В политике никогда нельзя недооценивать того фактора, что люди крайне мало знают о реальной ситуации. Спустя какое-то время мой племянник вновь вернулся к разговору и спросил меня, встречался ли я с Робертом Собукве в тюрьме «Претория Локал». Я ответил, что там у нас с ним состоялись очень плодотворные дискуссии. Им всем понравился мой ответ, и они при расставании дружески пожелали мне спокойной ночи. Это был последний раз, когда я их видел.
В ту же ночь спустя несколько часов в нашу камеру пришел капитан и приказал всем собирать свои вещи. Вскоре моих товарищей увели, оставив меня в камере одного. В тюрьме каждый заключенный считает себя счастливчиком, если может нормально проститься со своими товарищами. Можно в течение нескольких месяцев тесно подружиться со своим сокамерником, а затем больше никогда не увидеть этого человека. Это очень жестоко и заставляет человека приспосабливаться в тюремных обстоятельствах, становясь более замкнутым.
Теперь, когда я остался один, у меня появилось чувство тревоги за себя. Когда ты находишься в окружении других людей, это до определенной степени означает твою безопасность. Когда же ты остаешься один, это означает, что у тебя нет никаких свидетелей. Вскоре я понял, что этим вечером меня не кормили. Я постучал в дверь: «Надзиратель, я не получил свой ужин!» В ответ он крикнул мне: «Ты должен обращаться ко мне ”баас“!» В ту ночь я так и остался голодным.
На следующий день ранним утром меня отвезли обратно в Преторию. При этом Департамент исправительных учреждений опубликовал заявление для прессы о том, что меня вывезли с острова Роббен в интересах обеспечения моей безопасности, потому что заключенные, являвшиеся членами Панафриканского конгресса, планировали напасть на меня. Это было явной ложью. Власти привезли меня обратно в Преторию в своих собственных интересах, которые вскоре стали мне ясны.
Меня разместили в одиночной камере в тюрьме
