Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Мне не хочется компрометировать себя с де Пиэном, и, если бы вы помогли избавиться от него, я подарил бы вам сто экю.
– Что ж, это не так уж невозможно. Полагаю, к завтрашнему дню все образуется.
И в самом деле, на следующее утро он явился ко мне и объявил, что мой бандит особым распоряжением выслан из Экса. Не скрою, такая новость была для меня приятна. Я никогда не боялся скрестить шпагу с первым встречным, хотя, впрочем, и не испытывал при этом варварского удовольствия от пролития крови. Но на сей раз я чувствовал крайнее отвращение иметь дело с человеком, который в моих глазах был ничем не лучше, чем его приятель д’Аше. Поэтому я с живостью поблагодарил Малитерни и отсчитал ему обещанные сто экю, кои, по моему разумению, были употреблены с немалой пользой.
Этот Малитерни, великий насмешник и креатура маршала д’Эстре, был наделен достаточным умом и познаниями, но ему не хватало умения ограничить себя и, может быть, в некоторой степени деликатности. В остальном обхождение его отличалось приятностью, поскольку он обладал ничем не омраченной веселостью и галантными манерами. Достигнув в 1768 году чина генерал-майора, он женился в Неаполе на одной богатой наследнице, которую уже через год оставил вдовой.
На другой день после отъезда де Пиэна я получил записку мадемуазель д’Аше, в коей она от имени своей больной матери просила меня прийти к ним. Я ответил, что она может увидеть меня в указанное время в таком-то месте. Девица явилась на свидание в сопровождении матери, несмотря на мнимую болезнь сей последней. Стенания, слезы и упреки – все было пущено в ход. Она жаловалась, что изгнание де Пиэна, единственного их друга, ставит ее в отчаянное положение, что все вещи заложены, и не осталось более никаких средств, поэтому я, как человек богатый, должен поддержать ее, если у меня сохранились хоть какие-нибудь понятия о чести.
– Я далек от того, чтобы оставаться бесчувственным к вашей судьбе, мадам, но не могу не заметить, что именно вы не выказали никаких понятий о чести, когда побуждали де Пиэна убить меня. Богат я или нет, вам я ничего не должен. Возможно, мне захочется оплатить ваш переезд или даже самому сопровождать вас в Кольмар, но для этого необходимо, чтобы еще здесь я получил согласие открыть вашей очаровательной дочери мои чувства.
– И вы осмеливаетесь делать мне столь позорное предложение?
– Позорное или нет, но оно сделано.
– Никогда.
– Прощайте, мадам.
Я позвал хозяина, желая расплатиться за прохладительные напитки, и одновременно вложил в руку юной девицы шесть двойных луидоров. Однако спесивая мать заметила это и не велела ей брать деньги. Несмотря на их бедствия, это не удивило меня, поскольку сама она была очаровательна и намного лучше своей дочери. Мне следовало бы предпочесть ее и разрешить этим все разногласия. Но что поделаешь с прихотью! Ведь в любви не рассуждают. Я чувствовал, что она должна ненавидеть меня за унижение оказаться отвергнутой соперницей собственной дочери.
Расставшись с ними и все еще держа в руке шесть двойных луидоров, я решил принести их в жертву фортуне за столом фараона, но сия капризная богиня, так же, как и надменная вдова, не приняла моего подношения. Я пять раз ставил на одну и ту же карту и наконец сорвал банк. Один англичанин по имени Мартин предложил войти в половину со мной, и я согласился, зная его как хорошего игрока. За восемь-девять дней мы настолько поправили свои дела, что я выкупил шкатулку и покрыл все другие убытки, к тому же еще обеспечил себя немалыми деньгами.
Тем временем разъяренная Кортичелли рассказала обо всем мадам д’Юрфэ: историю своей жизни, нашего знакомства и своей беременности. Но чем правдоподобнее казалось ее повествование, тем более добрая дама укреплялась в уверенности, что девица повредилась рассудком. Я же, со своей стороны, не мог быть безразличен к поведению сей особы и решил посылать для нее кушанья в комнату матери и обедать с мадам д’Юрфэ вдвоем. Я уверил сию последнюю, что безумие Ласкарис делает невозможным ее участие в наших таинствах, но что мы без труда отыщем для сего новую избранницу.
В скором времени вдова д’Аше под тягостью бедственного положения была принуждена уступить мне свою Мими, однако первоначально я соблюдал приличия настолько, что мать могла при желании ничего не замечать. Я выкупил все, заложенное ею, и, удовлетворенный переменой в ее поведении, хотя Мими и не отдалась еще полностью моим чувствам, уже подумывал, чтобы отвезти их в Кольмар в свите мадам д’Юрфэ. Дабы побудить сию даму на это доброе дело и в то же время оставить ее в неведении истинных обстоятельств, я подумал, что лучше всего использовать для этого письмо, ожидавшееся ею от Луны.
И вот как я устроил корреспонденцию между Селенисом и мадам д’Юрфэ. В назначенный день мы вместе ужинали в одном из загородных садов, и там в особой комнате я приготовил все необходимое для таинства и держал уже в кармане написанное письмо, кое должно было снизойти с Луны в ответ на послание маркизы. В нескольких шагах от комнаты приготовлена была большая ванна с теплой водой и благовониями, в которую нам предстояло вместе погрузиться в час Луны, наступавший тогда после полуночи.
Произведя воскурение и разбрызгивание благовоний и прочитав мистические гимны, мы совершенно обнажились, и я, спрятав письмо в левой руке, правой торжественно пригласил мадам д’Юрфэ к ванне, рядом с коей стоял кубок, наполненный можжевеловым спиртом. Я зажег его, произнеся каббалистические заклинания, непонятные мне самому, она же повторяла их и подала письмо, адресованное Селенису. Я сжег письмо в кубке, который был как раз освещен полной луной. Легковерная маркиза уверяла, что сама видела поднимающиеся по лучам буквы.
Засим мы погрузились в ванну, и через десять минут на поверхность воды выплыло спрятанное мною письмо. Оно было написано по кругу серебряными буквами на зеленой бумаге. Мадам д’Юрфэ взяла его, и мы вышли из воды. Когда мы снова приняли благопристойный вид, я сказал, что теперь можно прочесть письмо, уже лежавшее на особой подушечке. Она повиновалась, но лицо ее омрачилось печалью, когда она прочла об отсрочивании предполагавшегося перерождения до приезда весной следующего года в Марсель Кверилинты. Кроме того, гений
