Таким был Саша Гитри - Жан-Филипп Сего
Конечно, подзаголовок «От Жанны д’Арк до Филиппа Петена» способствовал введению в заблуждение некоторые умы, которые сегодня видят в этом кощунственное сближение. Но всё же справедливо будет сказать, что если в двух местах книги мсьё Саша Гитри и выразил уверенность в том, что Петен обеспечит восстановление Франции, эта уверенность относилась к человеку, к военному лидеру, ставшему главой правительства, а не к какой-либо из форм его политики.
Ни на одной странице этой книги, где вообще не было упомянуто название Германия, нет и намёка, пусть и отдалённого, на необходимость или существование пользы от франко-германского сближения. Напротив, в ней встречаются некоторые страницы, одни из самых замечательных, которые не могли не вызывать неудовольствия вражеской цензуры.
Вопреки расовым законам упомянуты великие имена Бергсона, Сары Бенар, Рашели, Порто-Риша и многих других, точно так же, как воспроизведено факсимиле газеты «Аврора», содержащее знаменитое «Я обвиняю» Эмиля Золя.
И каким уроком для Германии, находившейся в то время в расцвете своей военной мощи и гордости за свою нынешнюю победу, являются главы, посвящённые Тюренну, победителю Эльзаса, Наполеону, победителю Аустерлица, Клемансо, архитектору победы 1916 года! Разве не это дало французам в эти скорбные дни ослепительное видение близкого воскресения, возможность перечитать дневник битвы на Марне, написанный рукой Жоффра и записки от 12 ноября 1918 года, написанные рукой Фоша?
Можно ли упрекнуть автора в том, что он подчинился иностранному господству, в то время как он не побоялся написать: «Это был провал, в июне 1940... Но это был не мат, а только шах».
Наконец, есть ли более прекрасное проявление надежды, чем эти строки Мишле в главе, названной «Священная любовь к Отечеству»: «Я давно уже исследую Францию, живу с ней изо дня в день в течение тысяч лет. Мы вместе пережили самые худшие дни, и я обрёл веру в то, что эта страна — страна непобедимой надежды. Должно быть Бог освещает её больше, чем какой-либо другой народ, потому что посреди ночи она видит, когда никто другой не видит больше ничего в этом ужасающем мраке, который часто наступал во времена Средневековья и позже. С тех пор никто не различал Неба, его видела только Франция. Вот что такое Франция. С ней ещё ничего не закончено, всегда только начинается»?
Если мы добавим, что с 1940 по 1944 год мсьё Саша Гитри опубликовал, помимо этой работы, только буклет в верлибре, посвящённый живописи, что он писал в газетах лишь редкие некрологи, что он не читал лекций, которые были бы посвящены текущим событиям, что его выступления на радио были немногочисленны и не носили политического характера, следует согласиться с тем, что его литературная деятельность отнюдь не способствовала деморализации нации, а осуществлялась в целом в соответствии с реальными интересами его страны.
С чисто политической точки зрения позиция мсьё Саша Гитри была ещё более ясной, он не принадлежал ни к какому объединению, ни к какой-либо политической организации, он даже не был членом группы «Сотрудничество» («Groupe Collaboration»), к которой, тем не менее, принадлежали многие известные писатели и литераторы (группа ставила перед собой целью посредством культурных мероприятий бороться за единую Европу под немецкой гегемонией. — Прим. перев.).
Было бы чрезмерным считать публичным проявлением прогерманских настроений, носящих пропагандистский характер, сам факт того, что он присутствовал при возвращении в Париж праха «Орлёнка».
Тем не менее, в течение четырёх лет Оккупации мсьё Саша Гитри, по его собственному признанию, находился в прямом контакте с различными немецкими лицами, как гражданскими, так и военными. Его связи, полу-официальные, полу-частные, без сомнения, являлись источником для формирования его репутации как коллаборациониста, они были достаточно заметными, чтобы оправдать его преследование, они не были достаточно прямыми, как мы далее увидим, чтобы быть основанием для передачи в суд.
Действительно, первые встречи мсьё Саша Гитри с представителями оккупационных властей, в частности, генералом Турнером, были вызваны чисто профессиональными причинами. По возвращении в Париж, в качестве президента Союза искусств, он запросил разрешение на открытие в театре «Мадлен» службы помощи нуждающимся артистам; как первый директор театра, вернувшийся в Париж, он ходатайствовал об открытии всех театров. По обоим пунктам он быстро получил удовлетворение.
Затем, так как три его поместья были реквизированы, он потребовал возвращения поместья Тернэ, расположенного в департаменте Сена-и-Уаза, а узнав, что дом маршала Жоффра в Лувесьене, где находится его могила, также занят немцами, он взял на себя инициативу и потребовал его освобождения. Его двойная просьба была удовлетворена, и мадам Жоффр в знак благодарности подарила ему вымпел своего прославленного мужа.
Мсьё Саша Гитри не думал о том, что немецкие власти могли воспользоваться этим для привлечения его на свою сторону как известного писателя, чтобы впоследствии использовать его влияние и талант в своих пропагандистских целях. Он же приписывал успех своих начинаний личному авторитету. Воодушевлённый своими первыми успехами, он распространил свою помощь на других. Не все из них имели такой же благоприятный исход, в последующие годы писатель не мог оказывать ожидаемых от него услуг.
Тем не менее, ему удалось отменить высылку в Германию как артиста своей труппы Франкёра, так и сотрудника театра «Мадлен» благодаря решительным протестам в адрес «Немецкого бюро труда» («Bureau du travail allemand»). В марте 1943 года он посвятил три дня предотвращению перемещения в концлагерь художника Мориса Тейнака, зайдя так далеко, что поручился за него, даже не зная точной причины его ареста. В октябре 1943 года ему удалось освободить драматурга Тристана Бернара и его жену, предложив занять их место в лагере Дранси, куда они были интернированы. Мсьё Саша Гитри полагает, что он может упомянуть о шагах, которые он предпринял в пользу Мишеля Клемансо, сына Югетты Дюфло, сына Альбера Виллеметца, мадам Атис, Мишеля Франсуа, архивариуса Национальной библиотеки, епископа Лилля, дочери и внучки министра Бокановского, некоторые из них были успешными, и этот список ещё неполон.
Однако полученные результаты не остались без проявления пожеланий ответной взаимности, и писатель согласен, что ему было трудно проявлять явную враждебность к тем, к кому он постоянно обращался с просьбами, но он утверждает, и имеющаяся информация на этот счёт ему не противоречит, что его никогда не покидало чувство собственного достоинства при общении с нашими врагами.
В этом отношении, действительно, было сказано слишком много неточных вещей. Так, согласно анонимной информации и даже некоторым свидетелям, давшим показания, его неоднократно видели обедающим или ужинающим в компании немцев в ресторанах «Carrère», «Le Cabaret» и «Paris-Paris»; он якобы
