Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Добровольческая армия заняла Киев 18 августа 1919 года. В этот же день „через другие ворота“ вошли петлюровцы, вернее сказать, бывшие австрийские солдаты галицийского происхождения, которых Петлюра „заделал“ в „украинцы“. Между претендентами на Киев сразу произошло столкновение, кое здесь не место излагать, но в результате которого галичане ушли. Киев остался за деникинцами.

Несмотря на всю радость события, то есть отвоевание Киева, тяжело было смотреть „в лицо“ родного города. Поезд не дошел до вокзала, и я прошел пешком от предместья до своего дома. Улицы были мертвы, дома как будто осунулись и постарели. Казалось, эссенция страдания еще клочьями висит на них. Люди? Худые, желтые, зеленые, черные… Точно холера прошла тут, или чума. Яркое солнце не могло разогнать ощущения тяжелой болезни, еще трепетавшей над заколоченными лавками, пустыми базарами, грязными обезизвощенными мостовыми, обезлюденными панелями.

Дома, среди радостных слез свидания, зажурчала ужасная ектенья погибших: такой-то, такой-то, такой-то… Те, кто не расстреляны, бежали или прячутся в городе, меняя квартиры, как зайцы — кусты…

— Да, это был настоящий „русский погром“…

Так закончилась краткая первоначальная повесть о пережитых месяцах. Эту фразу, которая стала сейчас банальной, я слышал тогда, кажется, в первый раз. Она была произнесена на свежих развалинах, обильно политых кровью. Произнесена человеком, лично пережившим все это, но человеком разумным, не увлекающимся.

Затем „раскрыли чрезвычайки“. Огромная толпа во все часы дня стояла вокруг этих ужасных домов. (Чрезвычаек было несколько: губернская, краевая и еще какие-то.) Один за другим отрывали трупы, закопанные в чрезвычайкинских садах; к ним протискивались бледные непередаваемые люди, искавшие в этих поруганных телах своих близких. Я знаю одну семью: к ним ворвался молодой офицер, который только что в одном из обезображенных трупов узнал своего старика отца; этот „узнавший“ на всю жизнь остался опасным маньяком, бредившим о мести и убийствах. Впрочем, я избавляю читателя от этих сцен. Когда-нибудь будущий мастер пера расскажет миру эту потрясающую повесть о том, как насаждали Эдем в старом городе Киеве и что из этого вышло.

Кто насаждал? Кто все это сделал? Кто зажал город в эти кровавые тиски? Кто водворил здесь на царство ужасную пару — Голод и Смерть?

В ответ шелестела народная молва: „Жиды“.

Насколько справедливо было такое объяснение?

Не до конца справедливо, но „достаточно“ справедливо.

Во-первых, как и везде, у большевиков и в Киеве в числе административных лиц было очень много евреев. Впрочем, в Киеве их должно было быть еще больше, чем в других местах. Ведь по переписи, произведенной в 1917 году, евреи в Киеве составляли 18 % населения, то есть их было свыше ста тысяч человек. Следовательно, выбор на административные должности был широкий.

Во-вторых, самые ужасные „административные места“, то есть чрезвычайки, были в Киеве густо окрашены в еврейские цвета.

Существует очень обстоятельное показание некоего Валера. Он (по его словам) по принуждению служил в Киевской чрезвычайке в 1919 году. После ухода большевиков он остался в Киеве. И был судим при Добровольцах. В его очень интересном показании (напечатанном) перечислен состав чрезвычайки в период, который он сам называет „еврейским“. Если память мне не изменяет, из 25 человек было 23 еврея.

В-третьих, в Киеве произошло событие, которое сильно повлияло на психику широких масс. В Киеве существовал (до прихода большевиков, разумеется) „Клуб Русских Националистов“. Это была своеобразная ячейка: тут было интересное соединение профессуры, политиков, журналистов и русского купечества. Этой организации, при деятельной помощи „Киевлянина“, удалось в 1917 году сгруппировать все остальные киевские патриотические организации в так называемый „Блок Русских Избирателей“. Блок действовал не без успеха. Мы три раза выступали на выборах (первым по списку стоял В. В. Шульгин). На последних выборах (в „Украинское Учредительное Собрание“) мы собрали по Киеву наибольшее число голосов. Таким образом, представителем „матери городов русских“ в Южно-Русском Вече (кое угодно было иным мистификаторам называть „украинским учредительным собранием“) явился бы русский, что вполне, впрочем, естественно и несомненно вызвало бы одобрение вещего Олега, доблестного Святослава, Владимира Святого, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха и Богдана Хмельницкого. Так вот, чрезвычайка раздобыла печатный список членов этого клуба русских националистов, список, относящийся еще к 1911 году, и всех, не успевших умереть или бежать членов клуба, занесенных в сей список, расстреляла. Разумеется, это произвело сильнейшее впечатление. И отсюда пошла молва, что „жиды расстреливают русских по списку“. Или еще, как говорили некоторые: „по алфавиту“.

Молва, надо сказать, не очень далеко ушла от истины. Разумеется, „по списку“ расстреливали не всех русских. Но зато расстреливали русский отбор; рубили русскую голову, уничтожали те самые „русские мозги“, которые (при всей их относительной никчемности) все же проявили наиболее способностей в политической борьбе. Уничтожали „амановцев“, как во времена Мардохея и Эсфири.

Кто это делал? И тут народная молва была недалека от правды. Нельзя сказать, конечно, чтобы этим делом занималось все стотысячное еврейское население Киева. Но все же расстреливали „русских по списку“ евреи. Да, кровожадные жиды, наполнившие киевские чрезвычайки. Но если бы в этих местных чрезвычайках не было ни одного еврея, то и тогда все же эти расправы были бы делом еврейских рук по той причине, что коммунистическая партия, от лица которой все это делалось, во всероссийском масштабе руководилась евреями.

Как бы для того, чтобы это подчеркнуть, в Киев летом 1919 года приезжал Бронштейн-Троцкий. Он выступал публично, сказав речь. У слушавших эту речь остались незабываемые воспоминания. Это был кровожадный призыв уничтожать „врагов“. Одних убить, а других „зажать“ так… ну, словом, так, как их зажали в Киеве.

(Здесь, однако, будет уместным вспомнить, что религиозные радикалы-иудеи наложили на Троцкого каббалистическое проклятие „пульса де-нура“ („удар огня“) как на врага еврейского народа. — С. Р.)

Такова была, значит, директива центра: физическое и моральное убийство „врагов“ рекомендовал правомочный министр коммунистической партии. К кому же должно было применить это кровавое зажатие? Бронштейн-Троцкий перечислил намечаемые жертвы по сословиям и профессиям. И когда слушатели расходились с этой страшной лекции, у них за сгорбленной спиной трепетало жуткое чувство: призыв Троцкого означал избиение русской интеллигенции. Да, потому что перечисленные им сословия и профессии насчитывали в своих рядах подавляющее число русских.