Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
С такой методикой все, что ни есть, переходит в поле зрения культурологии, от мелочей быта до литературы и науки, сливается в единую семиосферу, ноосферу. И тогда почти каждая из статей Вяч. Иванова становится такой «ноосферой» в миниатюре и получает сложносочиненное название вроде «Структура гомеровых текстов, описывающих психологические состояния». И начинается она не Гомером и его поэмами, а М. Бахтиным, З. Фрейдом, Д. Выготским, Э. Сепиром и С. Давиденковым, работавшими на стыке разных наук, содержит ссылки на редкие языки, например на «абхазо-адыгские слова», отмечая «хурритское влияние на раннюю греческую культуру (…) через хеттское посредничество». И заканчивается статья цитированием К. Поппера и упоминанием Ф. Кафки. Чему тут удивляться, если сам Вяч. Иванов был человеком-«ноосферой», «вундерменшем», производным от вундеркинда золотых для него 1930-х гг. Когда «лежачая» болезнь (костный туберкулез) развивала страсть к чтению, стимулируемую знакомством с высококвалифицированными интеллигентами, знаменитостями, жившими или гостившими в Переделкине. Идеальные условия для созревания редкостного интеллектуального растения и плода!
Сородителями этого «хомо интеллектуалис» были многие его взрослые знакомые. И первенство его «биологического» отца Иванова тут с годами перехватывалось «отцами» небиологическими. А вторым отцом Вяч. Иванова можно смело назвать Бориса Пастернака, ради которого он пожертвовал университетской и научной карьерой. О нем же он оставил и самые большие вопоминания, написал немало научных работ. Двадцать три года рядом с великим поэтом, который читал Ивановым свои переводы, особенно Шекспира, оценивал литературу, прошлую и текущую, знакомил с романом «Доктор Живаго», интеллектуальным от первого до последнего слова и буквы, взращивая, не ведая того, выдающегося филолога. Никак не могло такое общение пройти впустую. Совсем наоборот! А что же отец, Иванов? Все чаще они не совпадали. Первые главы «Живаго» «напомнили ему прозу Шмелева и Зайцева» с их «псевдоклассической манерой, казавшейся ему банальной». Он «воспринимал себя как человека, отличного от Пастернака по взглядам», удивляясь: «Почему он дружит со мной – революционным писателем?». А когда Иванов подарил ему роман «Мы идем в Индию», то Пастернак больше говорил о его ранних вещах и их «доставал»: «Отца это огорчало», – пишет Вяч. Иванов. Ему приходилось раздваиваться между двумя «отцами». Хотя «первого» он всегда чтил и уважал, но оставались эти отношения чисто семейными, сыновьими. О его воспоминаниях об Иванове мы уже знаем, а литературоведческие статьи его об отце выглядят хоть и блестяще, но своей «ноосферической» эрудированностью вольно или невольно охлаждают родственные эмоции, отстраняют в общий ряд литераторов ушедшей советской эпохи, где на первом месте стоит, безусловно, Пастернак. А та трагическая история с травлей поэта в 1958 г. с последующей его смертью через два года сделала Вяч. Иванова откровенным диссидентом, в одном почетном ряду с А. Сахаровым, А. Солженицыным, Р. Орловой и Л. Копелевым, на чьей падчерице (дочери Р. Орловой от первого брака) он женился и тем предопределил свой отъезд в США. Там он и умер совсем недавно, в 2017 г.
Если бы Всеволод Иванов увидел Вячеслава Иванова, сына и академика, в пору его расцвета – а Вяч. Иванов вполне мог бы тогда его воскресить и образно, и физически, зная древние культы и обряды, Н. Федорова и В. Хлебникова, как он воскресил хеттский язык, – то, возможно, вспомнил бы свой первый настоящий, лучший, единственный, рассказ «Дитё». И поразился бы его пророческой силе. Как и его Кома, этот «белоглазенький и белоголовенький» младенец родился как будто бы от одних родителей, но вскармливали его другие: сначала киргизка из «дикой и нерадостной Монголии» – «зверя», а потом любой, кто встретится на пути этого «белогвардейско-киргизского» Васьки. Ибо родителями его теперь был весь «партизанский отряд Красной гвардии товарища Селиванова», и как он постановит, так и будет. В 1930–1940-е гг. таким «Отрядом» для Комы стала группа писателей из писательского дома в Лаврушинском переулке и из Переделкина, и «дитё» быстро выросло в доктора наук и академика по сути, а не по званию. Вяч. Иванов перерос Вс. Иванова, обогнал по объему знаний, будто прочитал и изучил всю их огромную библиотеку. Да он и сам уже был «библиотекой», кладезем знаний, о которых когда-то сам Иванов так мечтал.
И конечно, Вс. Иванов написал бы тогда «Дитё-2» о своем чудесном сыне, где были бы и Пастернак, и Шкловский, и Горький и все-все-все, кто взрастил двух этих «детей» русской литературы и культуры. Были бы родители достойные. И не скудела бы Россия на них, испытывающая подчас соблазн иных путей. А о том, что может произрасти на ее благодатной почве, мы и пытались рассказать в этой книге о Всеволоде Иванове. Писателе, конечно же, неслучайном, как неслучайно вскормившее его Отечество.
Основные даты жизни и творчества Вс. В. Иванова
1895, 12(24) февраля – родился в с. Лебяжьем Павлодарского уезда Семипалатинской губернии. Отец Вячеслав Алексеевич – рабочий, учитель, знаток восточных языков, учился в Лазаревском институте (Москва), имел родственные связи с сибирскими казаками. Мать вела родословную от польских ссыльнокаторжан и казахов. Документальных свидетельств о происхождении писателя почти не сохранилось, автобиографии содержат противоречивые сведения.
1908–1909 – учится в Павлодарском низшем сельскохозяйственном училище.
1910–1912 – работает наборщиком в типографии г. Павлодара, отправляется в странствия по городам и селам Западной Сибири и Урала (Омск, Петропавловск, Курган, Екатеринбург и др.); выступает в самодеятельном цирке А. Г. Коромыслова клоуном, фокусником («факир Бен-Али-Бей»), борцом, исполнителем скетчей, куплетов и т. д.; читает книги по мистике и йоге, пишет пьесы для балаганных представлений.
1913 – работает в типографии Кочешева в Кургане; входит в литературный кружок поэта, крестьянина-самоучки
