То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Спускаясь по лестнице, я остановился и крикнул, что я не Коровин, что ты лежишь больной, и выбежал на улицу.
– Вот попал в какой переплет, и всё из-за тебя, – закончил приятель, – положение мое ведь было пиковое, подумай!
– Пиковое? Почему пиковое? Тебя угощали, пил хорошее вино, веселился…
– Да, вино. Ну а если б узнали? Неизвестно, что бы было. Хорошо веселье! Тебе что! Пишешь разную ерунду, а я должен страдать!
Любовное недоразумение
На краю Парижа, у площади и прежней заставы под названием Порт Сен-Клу, созданы прекрасные и оригинальные фонтаны. В окружающих площадь зданиях расцвели изящные кафе и магазины. Вечером эти фонтаны, каскады бегущей обильно воды, освещаются электричеством; окруженные сочной зеленью деревьев, они создают фантастический вид и оживляют площадь. Кафе наполняются к вечеру публикой, фонтаны веселят зрение.
За столиком кафе, под цветным широким зонтиком, сидят двое: один – толстый мордастый серьезный человек, а другой – худой и грустный; оба русские, москвичи. Один – бывший домовладелец и помещик из купцов – Бабенский, а другой – бывший помощник присяжного поверенного – Петушков.
– Да, – говорит помещик Бабенский, – вот фонтаны. Фонтаны хороши. Ишь, сколько народу понабилось, глядят. А чего? Хорошо, конечно, вода струится, и будто дальше глухой лес идет. А он не лес. Всё позастроено там. Это так кажется, в ночи. А днем не то. Кажется, будто там что есть, заманивает. А там всё то же: квартиры, бистро, тоже всё платить… Кажется, будто там она, такая живет – эдакая, настоящая, тебя ждет: приди к нам, витязь молодой, укройся в терем наш отрадный… Да… мечтаешь, а этого самого-то и нет. Того, что у нас было. У меня тоже… эх, и лес был, у Тарусы. Из Москвы поедешь, ну, за пятнадцать минут в машине – и попал как в рай. Дачи, дачницы были – ведь что за дачницы… В голове у каждого надежда была на любовь. Жизнь была. А потом всё – толчея вышла. Ух что началось… Ужас. Овдовел, жену потерял в Батуме: тиф и у ней, и у меня. Не видал и не знаю, когда ее и схоронили. Я хотя и толстоват, – сказал он, вздохнув, – но в годах еще таких, когда внутрь души женщина лезет. Прямо втыкается… Вот ведь что – не проживешь без них. А распутство это разное мне не по душе. Ищу вот уж сколько времени – нет ничего. Конечно, я не красавец какой. А всё же – жить-то одному тяжело.
– Как же это? – удивляется Петушков. – В Париже-то женщины не найти!.. Да что вы, Алексей Иваныч? Чудно что-то… Тут столько женщин, каких только нет. И русских сколько. Я удивляюсь, что это вы говорите? У вас всё же и средства еще есть.
– Небольшие средства, – ответил помещик. – Берегу, проедаю понемножку. Скажу вам откровенно из приязни к вам: ищу женщину, вот именно русскую… Все-таки душу родную хочется найти. Знакомился… Ничего как-то не подходит… Поговоришь, она сразу говорит мне с полслова: «Полгода за квартиру не плачено…» Деньги, все про деньги говорит. А одна мне сказала: «Вы, кажется, меня хотите от церкви отнять…» Что такое, думаю, я и не понял вовсе. А другая: «Вы меня от танцев отважить хотите…» А у ней свой танцор. Вот что тут поделаешь? А денег – давай. Я не прочь деньги, только за дело. А то – танцор, давай и ему. Это что ж такое, подумайте.
– Да… – соглашается приятель Петушков и, задумавшись, говорит: – Безобразие. Невозможно.
– Прежде, скажу вам, дорогой, было проще. Я помню, у нас там, в Москве: посватается, познакомится, и всё ладно выходит. Жена, дети – что надо. А теперь ужас – всё не то. Вот я вам скажу, что со мной выходит. Прочел это я в газетке объявление, изволите ли видеть, такое. Написано: «Энергичная молодая особа, приятного сложения, ищет друга, могущего противостоять ударам судьбы на жизненном пути». Согласитесь, объявление вполне приличное и разумное, заставляет задуматься. Я и подумал: дай попытаю. Но, скажу правду вам, сам один взять на себя не решился, боялся. У меня есть друзья, я к ним: так-то и так-то, хочу попытать, сам не решаюсь. Вот, говорю, надо посмотреть, поехать, узнать, в чем дело, – кто и что, какая из себя, воспитание какое, кто была раньше, русская ли.
Ну, друзья с удовольствием берутся. Всё, говорят, для тебя узнаем. Надо расходы, конечно. Деньги опять-таки. Ну, сто франков я для начала дела даю. Деньги, конечно, небольшие. Ну, значит, назначено свидание в кафе. Письменные переговоры вели, писали много. Назначено в кафе. Я как посторонний в кафе нахожусь, час-другой жду. Сижу, газету читаю, в газете дырку провернул, чтоб глядеть. Вижу – идут. Она впереди, приятели мои за ней. Она высокая, стройная, фигура… прямо вот статуя. С лица так несколько длинновата, губы покрашены, брови выщипаны до отказу, ногти, конечно, крашеные.
Сели они за столик, она кричит: «Гарсон!» Смотрю, гарсон несет сэндвичи и бутылку кальвадоса. Она рюмку, другую, третью, четвертую. Приятели не отстают. Пива – она «деми», а приятели – «кар». Вот, думаю… Она, смотрю, руками так и эдак водит, что-то кричит, спорит. Все встают. Ко мне подходит один – приятель, значит, и говорит:
Подожди здесь, скоро приедем, дай двести на завтрак, а то неловко – женщина светская, хорошей семьи. Подожди здесь. У ней в Полинезии канарейки выводятся, только управляющий мошенник. Она и ищет эдакого, чтоб сладить с ним мог.
Смотрю из кафе и вижу: они в автомобиль сели, поехали завтракать. Так я их и не дождался.
Утром на другой день ко мне пришли оба. Что такое: у одного глаз перевязан, а у другого по переносице царапина. И оба молчат.
Я вижу, что-то не совсем ладно. Спрашиваю их: «Ну что?» «Да вот, – говорят, – женщина ничего себе, только, верно, не в меру энергична и пьет. И фамилия вроде как нерусская – Фыр-Пец-Гольт…» «Да, пьет как пожарный, – говорит другой, – и притом очень на руки вольна…» «Только для тебя всё переносили, – говорят друзья. – Хотели испытать, верна ли будет тебе. Ну, она и разошлась… рукой… Вот мне у глаза, а ему на носу, заметь – царапина. Ну, видим, что не подходит. Фамилия тоже как-то нерусская…»
Ну, я вижу тоже, что неподходящая. Они со мной согласны. Говорят: «Сразу не сыскать». А я-то думаю, что им бы не пить, а то не выходит.
