То было давно… - Константин Алексеевич Коровин
Недоразумение
Я долго хворал и не выходил. Доктор говорит:
– С правой стороны у вас уплотненьице в легком, выходить нельзя. Небольшая температура.
Тоска. Ночью не спится. Почитаешь газету – еще хуже.
Получил письмо. Читает его мне мой приятель Коля Петушков:
«Многоуважаемый и дорогой. Я еще из Москвы помню вас. Помню, восхищался картинами, и была у меня ваша картина “Розы в Крыму” – синее море и розы. А по морю несется парус одинокий. Мятежный, ищет бури. Ну, я в самую бурю и уехал. А теперь – ура! – вы писатель. И мы все читаем – как вы описываете природу, охоту, тетушку Афросинью… А я охотник. И вот что – если у вас в воскресенье есть свободный денек, приходите ко мне отдохнуть. Буду рад; расскажу вам про охоту, и я уверен, что вы всё опишете. В убытке не будете. Все мы – я, жена и две дочери мои взрослые – будем вам рады. Посажу вас на диване, дочери мои – музыкантши: одна – на рояле, другая – на скрипке. Послушаете – утешитесь. Забудем, что мы в изгнании, и будете себя чувствовать как в Москве».
Прочитав мне это письмо, мой приятель Коля Петушков, тоже москвич, сказал:
– Вот хороший человек тебе пишет. Видно, что москвич. Широкая душа. Надо, знаешь, ответить. Живет как раз на той же улице, где и я. Здесь, у Порт Сен-Клу.
– Ну что писать, – говорю я, – раз поблизости, зайди. Скажи, что я болен, а если к весне поправлюсь – зайду.
– Ну что ж, хорошо, – согласился приятель, – зайду. Пойду, дочери-то у него здесь кончили консерваторию. Я-то ведь музыкант. Может быть, послушаю, как играют.
– Вот и хорошо, – соглашаюсь я.
Через неделю пришел опять меня навестить мой приятель Коля Петушков и между прочим поведал мне, что был он у этого москвича, и вышла такая история, что он и не знает, как мне ее объяснить.
– Иду это я и вижу – № 31… Постой. Тридцать первый – это тот самый, где живет этот москвич, который писал тебе письмо. Думаю – дай зайду. Скажу, что ты болен. Неловко как-то – уж половина восьмого, обед.
Поднялся по лифту – звоню. Отворяет дверь полный человек.
Говорю:
– Вот письмо ваше, вы писали Коровину…
– Дорогой! – закричал полный человек. – Дети! Вот он!
Показались девицы, жена, гости.
– Вот он! – И, схватив меня за шею, он стал обнимать и целовать, говоря: – Вот пришел, вот утеха, вот он – двойной талант! Россия дышит. Читаем, дорогой, читаем. Рады, пришел. Раздевайте его.
Дочери, ласково улыбаясь, стягивали с меня пальто.
– Вот, позвольте, должен вам сказать, объяснить, что болен…
– Раздевайтесь, раздевайтесь, мы вас вылечим, – кричат кругом.
И какой-то веселый гость тащит меня за руку в столовую:
– У нас разговоры короткие… Алексей Константинович сейчас специальную достанет бутылку. Секретная. Вино первый сорт. Реймс. Старая бутылка. Покоряйтесь, дорогой, а то обидите.
Полон стол. Чего только нет: пироги, пулярки, икра. И гости за столом.
– Вот приехал, – грохочет хозяин, – вот он!.. А вот и бутылка, – показывает он, – берег…
– Позвольте вам объяснить… – пытаюсь вставить слово.
– После, после. Вот он написал – была у него собака Феб. У меня тоже: был Феб. От Томов – английские собаки. Так, когда я читал, как хоронили собаку, Наташа плакала, – он показал на жену.
Наташа встала и подала мне руку. Очень почтенная особа. Я поцеловал у нее руку.
Выпив рюмку водки, хозяин мне налил другую и возгласил:
– Надо равняться, потому Наташа именинница, и как хорошо, что пришли. – Хлопнув пробкой из бутылки, он налил всем вина и сказал гостям: – Должен сказать, что он не только художник и писатель русский, но еще человек, который уважает москвичей. Знает календарь. Наталья – именинница, вот чем уважил – пришел.
И опять хлопнула пробка, и опять полилось вино.
– Говорили – старик. Совсем не старик, – он показал на меня гостям, – моих лет.
– Позвольте, – говорю, – дело в том…
– Бросьте, – говорит хозяин, – вам шестьдесят есть?
– Мне пятьдесят четыре…
– А мне шестьдесят стукнет, – говорит хозяин, – разница небольшая. Вы садитесь к ней и кушайте, – показал он на жену. – Вот, попробуйте, карп замечательный. Версальский. Знай, Наташа, ведь он рыболов. Мы с вами поедем ловить карпов. Хотя я не рыболов, я охотник. Когда читаю про охоту – плачу. И она плачет.
– Правда, – сказала хозяйка, – хоть вы и веселое пишете, а я плачу. Вспоминаешь нашу Россию.
Ем я карпа, а сам думаю: как быть? За тебя принимают. А они всё подливают. Говорю ему:
– Вот я попал в неопределенное положение.
– Наплевать, – говорит хозяин, наливая. – Мы все в неопределенном положении. Вы пейте. День прошел, и хорошо. Чувство, чувство надо. А вы-то кто? Вы человек чувства. Выпьем за чувство.
– И я пью за чувство, – воскликнула хозяйка, и на глазах ее показались слезы.
…И каждый гость нам послан Богом… —
запел какой-то брюнет. Все подхватили.
– «Чарочку»! – закричали кругом.
Запели «Чарочку», а дочери и их подруги подносили каждому чарочку. И мне.
Пели:
Выпьем мы за Костю. Костю дорого…
– Позвольте, – сказал я растерянно, выпивая чарочку.
Пей до дна, пей до дна… —
пели вокруг меня.
И тут я почувствовал, что «уравнялся», и подумал, что теперь уж ничего не объяснишь. Уж надо держаться до конца. Хорошо, что никто не знает. Всё больше молодежь.
Раздались звуки рояля и скрипки.
– Позвольте, – говорю я, – ведь это в миноре, а не в мажоре, диезов не надо! – И я, забыв свою роль, сел за рояль.
– Что за черт! – крикнул хозяин. – Он еще и музыкант!
Вдруг я слышу, сзади меня кто-то говорит:
– Это не Коровин! Коровин – старик. Это не Коровин.
– Как – не Коровин? Ты всегда делаешь истории. Всегда всё портишь. Надоело! – отмахнулся хозяин…
«Скандал, – подумал я, – скандал. Пора домой».
Встал из-за рояля, отозвал хозяина в другую комнату и говорю ему:
– Я ведь нездоров. Мне пить нельзя. Я должен уходить, а то буду завтра болен.
– Вздор! Ничего не будет, потому – радость. Начало всех болезней – тоска. Это мне сказал великий Потэн. Вино необходимо здесь. Климат! Понимаете? Климат! Разлагает сталь. А вино – иммунитет. Понимаете?
Он потащил меня опять к столу пить.
– Довезем, – говорит хозяин, – не бойся. Понимаешь, дорогой, ты не думай. Тут брат, есть такие… – и он как-то мигнул глазом, – которые против тебя. Вот он, – показал он в сторону. – Он такой, знаешь, сомневается.
Я,
