Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Черные ночи над Вислой, Варшава – «притон тоски и скуки», холод и бред. В эти страшные дни, у гроба отца Ангелина спасла его от отчаяния:
Лишь ты, сестра, твердила мне
Своей волнующей тревогой
О том, что мир – жилище Бога,
О холоде и об огне.
В стихотворении «Так. Буря этих лет прошла» поэт с негодованием отвергает соблазн успокоения и примирения. Его тревога была праведной: предчувствия его не обманули. Напрасно нашептывает голос искусителя:
Забудь, забудь о страшном мире,
Взмахни крылом, лети туда…
Нет, не один я был на пире!
Нет, не забуду никогда!
Кричать о гибели, встречать грудью стужу, тревожить спящих, хранить «к людям на безлюдье неразделенную любовь» – проклятие пророка. Но отречься – нельзя.
Пускай зовут: Забудь, поэт!
Вернись в красивые у юты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта – нет! Покоя – нет!
(«Земное сердце стынет вновь»)
В заключительном стихотворении «В огне и холоде тревог» – последнее утверждение «священной тревоги». В тоске поэта – не личные неудачи, не личный произвол. Не о себе он плачет: душа мира трепещет и рвется в его безумных песнях. Он видит:
…Всем – священный меч войны
Сверкает в неизбежных тучах.
Он чует, как в глубоких недрах зреет великое и роковое событие. Блок заключает классической строфой:
…Так точно – черный бриллиант
Спит сном неведомым и странным,
В очарованье бездыханном,
Среди глубоких недр, – пока
В горах не запоет кирка.
Начатое в 1910 году, стихотворение было закончено в 1914-м, когда бездыханный сон мира был нарушен первым подземным толчком войны.
Отдел «Разные стихотворения» за трехлетие 1913–1915 годов обогатился восемью стихотворениями. Среди них стихотворение «Художник», посвященное тайне творчества и вдохновения, выдерживает сравнение с пушкинским «Поэт» и «Поэт и чернь».
Для Пушкина-классика гармония – цель искусства. Для Блока-романтика гармония – только отзвук «миров иных»; в ней и благословение, и проклятие. Романтик верит в чудотворную силу слова и ждет от него преображения мира. Ему мало гармонии стихов, ему нужна гармония космоса. Ограниченность искусства кажется ему тюрьмой, а красота его – лживым подобием.
Пушкин писал:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружен.
Так и «художник» Блока, ожидая вдохновения, живет «в смертельной скуке». У Пушкина:
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется…
У Блока до слуха поэта доносится «легкий, доселе неслышанный звон».
Эта «музыка» – первоначальное, таинственное звучание, из которого рождается лирика. Откуда она? Что она? О чем она говорит?
С моря ли вихрь? Или сирины райские
В листьях поют? Или время стоит?
Или осыпали яблони майские
Снежный свой цвет? Или ангел летит?
Вспомним у Пушкина:
И внял я неба содроганье
И горний ангелов полет…
Состояние вдохновения Блок описывает в следующей строфе:
Длятся часы, мировое несущие.
Ширятся звуки, движенье и свет.
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого – нет.
В мистической литературе это состояние называется «экстазом», «выхождением», «восхищением». Блок изображает его в символах, близких святой Терезе Авильской и святой Иоанне de la Groix. Время останавливается; душа, ширясь, вмещает весь мир. Вселенная залита невещественным светом. И вдруг движение вверх обрывается: восхождение сменяется нисхождением, вдохновение – творчеством. Поэт-романтик переживает этот момент как «падение».
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил – убил.
Небесное видение – неизреченно: воплощение его в скудных человеческих словах есть обеднение, ограничение, огрубление. «Мысль изреченная есть ложь»[90], и в этом смысле всё, что говорит поэт, – ложь по сравнению с тем, что он видит. Для поэта-романтика – это глубокая трагедия. В экстазе ему открывался преображенный мир, победа над смертью, всеобщее спасение. И вместо теургического действия – эстетическое произведение, вместо мистерии – стихотворение. Блок изображает «неудачу» искусства такими словами:
И замыкаю я в клетку холодную
Легкую, добрую птицу свободную,
Птицу, хотевшую смерть унести,
Птицу, летевшую душу спасти.
Творческий порыв исчерпан. В мире стало больше одной прекрасной поэмой, одной вдохновенной симфонией. Вот и всё. Мир не преображен. Всё по-прежнему: «смерть и время царят на земле» (Вл. Соловьев):
Крылья подрезаны, песни заучены.
Любите вы под окном постоять?
Песни вам нравятся. Я же, измученный,
Нового жду – и скучаю опять.
Мистерия кончается развлечением праздных зевак, любящих послушать песенку!
Блок говорит не о банальной «психологии творчества» – он вскрывает метафизические глубины романтического искусства. Самые прославленные победы романтизма – его «блистательные поражения».
Восемнадцать стихотворений 1913 и 1914 годов включено в отдел «Арфы и скрипки». Стихи 1913 года посвящены «цыганской любви»; в одном из них называется имя цыганки Ксюши. В 1912 году поэт, увлекавшийся цыганским пением, вскользь упоминает в письме к матери об Аксюше Прохоровой, певшей романс: «Но быть с тобой сладко и странно». Можно предположить, что она и была героиней этого бурного, но мимолетного романа. Цикл начинается стихотворением «Седое утро» с эпиграфом из Тургенева: «Утро туманное, утро седое». После ночи, проведенной у цыган, – разъезд гостей дождливым и туманным утром. Цыганка холодно дает поцеловать руку в серебряных кольцах. Как не похож ее «утренний и скучный голос» на тот, что ночью пел на эстраде под гитару!
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Поэт до боли сжимает ее пальцы – больше они не встретятся. На прощание он дарит ей колечко:
Прощай, возьми еще колечко.
Оденешь рученьку свою
И смуглое свое сердечко
В серебряную чешую.
Трезвое утро убило ночную любовь. Припоминаются строки из стихотворения «К Музе»:
…И любови цыганской короче
Были страшные ласки твои.
И вновь звучит лирическая тема «безумия любви» И те же «стихийные символы»: заря
