Владислав Бахревский - Аввакум

– Поедешь к великому государю, не щадя лошадей, – сказал Афанасий Лаврентьевич, взглядывая то в глаза Воину, то на его покойно лежащие на коленях руки.

«Хороший будет дипломат, скрытен, основателен, красив».

– Когда же мне отправляться?

– Побеседуем, поешь на дорогу и поедешь. Пока ты переписывал речи сегодняшнего съезда, от царя письмо привезли. Алексей Михайлович повелевает оттягать у шведов Ивангород для корабельной пристани.

Воин улыбнулся тонко, но ядовито.

– Я не знаю, кто подал сей совет великому государю, – назидательно сказал Афанасий Лаврентьевич, – но ты, Воин, не смеешь даже в мыслях своих заноситься! Она в тебе есть, эта очень нехорошая заносчивость… Царь тысячу раз прав! Корабельная пристань, корабельные верфи государству так же необходимы, как лошади и конюшни. Нет кораблей – и торговли настоящей нет. А у нас ее и на самом деле нет. Разве это торговля, разве это купечество?

Воин засмеялся:

– Меня укоряешь за то, что не скрыл улыбки, но я только улыбался, ты же произносишь вслух гневливые слова.

– Ах, Воин, я ругаюсь от обиды за мою немочь и за все русское наше невежество. Я ругаюсь, потому что не терплю ничтожества. Мы должны быть иными. У России все для этого есть. Превосходные товары, изобилие всяческих угодий. Моя ругань – желание, а твоя улыбка – презрение. Но избавь тебя Бог от подобных улыбок в Москве. Не считай себя умнее тупых на вид обитателей московских теремов. Там живет Византия. Там свои тонкости и хитрости. Твою улыбку заметят, и будешь ты им всем враг. Скажи, Воин, какое из моих деяний более всего достойно награды?

Воин чуть сощурил глаза, и лицо его, открытое, ясное, озарилось почти мальчишеским озорством.

– Отец, я знаю, за что ты хочешь похвалы… Не за походы – верно ведь? Не за то, что так ловко выпроводил восвояси посла Кромвеля Ричарда Братчева. И даже не за Валиесарское перемирие. Я близок к разгадке?

Теперь уже и Афанасий Лаврентьевич улыбался.

– Я жду, мой сын.

– Ты гордишься, что сумел возвратить Дерпту…

– Юрьеву…

– …Юрьеву, который на самом-то деле Дерпт, Магдебургское право и, главное, беспошлинную для города торговлю с Новгородом, Псковом, Казанью, Астраханью.

Афанасий Лаврентьевич встал, подошел к сыну и поцеловал его в голову.

– Торговля, Воин, это не только часть нашей жизни, это уровень жизни, достоинство жизни или же ее ничтожество и невежество. А ты – умница. У тебя славное будущее. Вижу тебя другом и советником государей… Я Алексею Михайловичу пишу, и ты от себя тоже отговаривай его величество требовать у шведов Ивангород. Если шведские и польские послы, которые съехались в Пруссии, договорятся раньше нас о мире, то вместе и пойдут войной на государя. Шведы ныне сильны. Они хотят вернуть все города, все земли, утерянные в Карелии, Ингерманландии, в Лифляндии, в Эстландии… Не прибавки следует просить, а удержать, что имеем. Говори царю: к Ивангороду корабли не ходят. Торговля даже в Нарве захирела. Русские купцы между собой не едины. Слабый народ. Их поманят в Ригу, в Ревель, в Пернау – кинутся наперегонки, давя один другого. Тверди великому государю, как молитву: вечный мир дороже любых земель и городов. Эту мысль, получив от тебя, царь тебе должен внушать как свою. С тем и жду тебя обратно. Да поможет тебе Господь Бог!

Афанасий Лаврентьевич перекрестил Воина образком, именуемым «Отрада». Богородица спасла от гибели в море сына императора Феодосия Великого, вынесла его к Афонской горе. На берегу юношу нашли, в кусте. В благодарность и во славу Богородицы поставлен был на этом месте Ватопедский монастырь. Ватопед в переводе с греческого – куст отрока.

– Возьми эту иконку с собой, сынок! Богородица спасла от морской пучины царевича, спасла монастырь от разбойников, а ты к царю едешь… под взоры зависти.

Больно много хотел от молодости умудренный Ордин-Нащокин. Неделю мыкался Воин по дворцовому начальству, пока наконец из рук в руки предстал перед крайчим князем Петром Семеновичем Урусовым.

– От Ордина-Нащокина? – стал припоминать Петр Семенович. – Это тот, что с Прозоровским в послах был? Наитайнейшее дело? У великого государя всякое слово великое и всякое дело наитайнейшее. Шел бы ты к Дементию Миничу Башмакову. Он у нас по чину тайный.

Дьяк Тайного приказа Дементий Минич, выслушав Воина о мытарствах, его же и выругал:

– Отчего сразу ко мне не пришел?! Столько времени упустили! Ты ведь за деньгами, посольских людей подкупать? – И посоветовал: – Про Ивангород лучше не говори. Царь твоего отца любит, но от своего слова отступается с гневом и криком. Тебе, молодому, царский гнев видеть – заказано.

От судьбы не уйдешь. Всесильный Башмаков привел Воина к царю, когда тот с Борисом Ивановичем Морозовым о медных деньгах думал, о расходах, о том, что же делать, как и чем прорву войны заткнуть.

– Не сократить ли приказных людей в приказах? – осторожно предложил Алексей Михайлович давно уже выношенное, перышком на бумаге тайно от всех просчитанное свое собственное решение.

– Отчего же не сократить? – отвечал Борис Иванович. – Погнать бездельников всегда хорошо. Но сам я в сорок шестом приказных не стал сокращать, сократил им оклады на четверть. При государе Михаиле Федоровиче, царство ему небесное, было сорок четыре приказа, а когда ты поставил меня к делам – еще пять приказов пришлось открыть. Приказных людей в мое правление стало уж не семьсот семьдесят, а восемьсот восемьдесят шесть, но платил я им не 6695 рублей, а 5293 рубля.

– Ты такие цифры помнишь?! – ахнул государь.

– Помню, Алеша… Потому ты и поставил меня к делам, что все-то я помнил. Меня и на всех хватало, и еще на пять приказов, в которых я судьей был.

– Нынче у нас приказов – пятьдесят семь. В иных сидят по шесть, по десять человек. Всех подьячих по росписи 665.

– А при мне их было 782! Нет, великий государь, сокращая приказных людей, больших денег не найдешь. Надо медную монету изымать и переходить снова на серебро.

– Знаю, что надо бы, но где взять серебра? Медные тоже берут. Да уж больно много порченых денег развелось! И воровских денег много, и сами порчу развели, начеканили легких ефимков и прочих, и от тех легких денег всяк отворачивается. Сочинил я вчера грамоту, строго-настрого указал: пусть в Москве торговые люди за всякие продажные товары, у всяких чинов и у всех людей берут медные деньги, хоть добрые, хоть плохие, опричь, конечно, воровских, чтоб никакой смуты в торговле не было. А торговые люди те бы взятые ими плохие деньги приносили бы в Приказ большой казны. Обмен приказал делать без задержанья и чтоб никому никакой волокиты в том не было.

– Нужный указ, – согласился Борис Иванович. – А я вот еще о чем думаю, великий государь. Урожай нынче плохой был, и нынче снегу падает мало. Надо просить купцов, дворян, бояр, чтоб прекратили курить вино. На деланье вина хлеба много уходит. Если на следующий год будет неурожай, хлеб не только на медные, но и на золотые не укупишь.