Владислав Бахревский - Аввакум

Шереметева разбирала досада: в этом донесении от царя он видел для себя укоризну. Не он, киевский воевода, уведомил Москву об угрозе, а его уведомили из-за тридевяти земель.

Вдруг еще гонец, третий, опять от царя, с письмом, начертанным государевой собственной рукой:

«По изволению Божию посылаем тебе, боярину нашему и воеводе, супругу твою, Прасковью Васильевну, для того, что вас Бог сочетал, а человек да не разлучает. И когда было время, что жить без жены, и то время миновалось, а ныне прииде время, что тебе, боярину нашему и воеводе, жить со своею женою вместе, в любви и в радости, а не в печали».

Письмо привез дьяк Тайного приказа Томила Перфильев. К письму с нежданной радостью о присылке супруги у дьяка тайных дел был для Василия Борисовича еще и устный наитайнейший указ.

– Великий государь велел сказать тебе, боярину и воеводе, чтобы ты собрал большое войско и шел бы на поляков бесстрашно. – Томила Перфильев от важности и тайности сообщения даже глаза на Шереметева не поднимал. – Великий государь Алексей Михайлович сие сам удумал, без боярского приговора, чтоб никто из врагов нечаянно не проведал. Нужно дойти до самой Варшавы, а то и Кракова, а если Бог того не даст, хотя бы и до Львова. И там тебе подписать вечный мир с королем. Побить польское войско должен ты, воевода, крепко и страшно, чтоб поляки сами просили положить конец войне.

– Легко сказать – до Кракова дойти! – изумился Шереметев чрезмерной смелости царского плана. – Поляки хана на меня спустят, ногайских мурз.

– Про то у великого государя думано! – не скрывая неудовольствия, строго сказал дьяк тайных дел. – Тебе на помощь царь вышлет большое войско князя Щербатого. О крымских делах будут промышлять донские казаки и большая орда калмыков. Калмыки сами пошли под руку великого государя и готовы служить верно.

Шереметев охватил мыслью то, что предстояло ему свершить, и древнее дородство проступило на лице его, сгоняя хандру и раздражение. Царь желал от него дел великих и воистину страшных: быть покорителем Речи Посполитой! Кровь в жилах обновилась за единое мгновение и взыграла, как у застоявшегося коня. Капризный вельможа на глазах дьяка тайных дел обернулся воином белого царя.

– Мечом добудь великому государю вечный мир! – Томила Перфильев сказал это негромко и, помолчав, добавил: – Великий государь за сию службу пожалует тебя, боярина и воеводу, милостями царскими, неизреченными, о которых ты и помыслить не умеешь. – Еще помолчал и закончил с улыбкой: – Царь Алексей Михайлович обо всех нас помнит: к Барятинскому и к Чаадаеву супруги тоже отправлены.

Большая, победоносная война ради мира еще только приготовлялась, а пока о мире хлопотали думные люди.

Посол великого государя лифляндский наместник Ордин-Нащокин съехался в деревне Пегистикиль с комендантом Ревеля Бент-Горном. Для переговоров арендовали крестьянский дом, но это был дом, не изба. Горница с дубовым столом для семейства душ на двадцать. Печь, со стороны горницы белая, нарядная, со стороны очага – кирпичная пещера, с котлом на цепях, с прямою трубой, через которую было видно небо. Уж что в таких котлах варят? Сыр, купальские травы, а может, саму человечину?

Послы сверили свои грамоты и сразу же, без обычных проволочек, приступили к делу. Бент-Горн сообщил: Карл X, король Швеции, желает не перемирия, но мира, вечного, прочного, дружеского. Такой мир был обеспечен Столбовским договором, и от добра добра не ищут. Надо возобновить Столбовский договор.

Афанасий Лаврентьевич выходил из себя раз в пять лет, и не перед чужеземными послами показывать гневливость, но тут не сдержался.

– Что за речи?! – вскочил он на ноги. – Столбовский мир для вас, шведов, – мир, а для нас, русских, – кабала. Швеция на несчастье России нажилась, насильно отторгла от царства, не имевшего царя, древние русские города и земли. В Москве чужие сидели, потому Россия и не могла за свое вступиться! Мне, господин Бент-Горн, стыдно слушать столь откровенно воинственные речи. Коль о мире собрались говорить, так будем говорить о мире.

Ордин-Нащокин спохватился и, обращая свою несдержанность себе же на пользу, резко поменял тон, словно бы подчеркивая, что шумное драчливое прошлое – забыто, а новое – спокойно и несуетно.

– Завоеванных земель великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович не уступит, – сказал он ровным голосом. – Однако если шведская сторона желает вознаграждения, то деньги будут выплачены немедленно. Великий государь, радея о мире, молит Господа Бога, чтобы послал ему дружбу с его величеством Карлом Густавом. Великий государь готов ради дружбы надеть броню и ополчиться на королевских врагов, и прежде всего на Речь Посполитую, которая никому не дает жить в покое.

Афанасий Лаврентьевич знал: шведы с поляками тоже о мире договариваются и есть только один способ предупредить этот разговор – успеть с подписанием статей раньше, чем успеют поляки. В запасе у царского посла карта была совсем не козырная, Алексей Михайлович соглашался отдать Швеции Жмудь, которой не владел.

Первая встреча на том закончилась. Во время разъезда посольств к сыну Ордина-Нащокина Воину подошел секретарь Бент-Горна:

– Угодно ли будет вам получить письмо?

– От кого же?

– От госпожи Стеллы фон Торн.

Воин вспыхнул радостью:

– Благодарю вас.

Письмо оказалось таким коротким, что у Воина сердце остановилось, будто дали вдохнуть раз и захлопнули рот ладонью.

«О рыцарь мой! – писала Стелла фон Торн. – Не могу, не могу забыть вас. Вы так недалеко от меня, а словно бы мы разделены рождением в других веках. Я ожидаю вас, мой рыцарь».

Воину пришлось напрячь память, чтобы восстановить образ юной дамы. Ей должно быть теперь лет… восемнадцать – девятнадцать. В самой красе. Глаза газели, фарфоровая кожа, безупречные черты лица. Руки тоже фарфоровые, но с живыми розовыми пальчиками. И губы! Тоже розовые, чуть приоткрытые в ожидании какой-то чудесной мысли…

Афанасию Лаврентьевичу сын показался уж таким красивым, таким мудроликим, что, говоря с ним, едва сдерживал слезы. От благодарности Господу, от умиления. Пора женить Воина, чтоб успеть на внуков порадоваться. Но поспешать тут надо очень неспешно. Если будут от государя новые милости и если Воин станет в Кремле своим человеком, государь, большой любитель устраивать судьбы, возможно, сам сосватает для умного слуги добрую супругу. Ведь какова родня, таковы и степени.

– Поедешь к великому государю, не щадя лошадей, – сказал Афанасий Лаврентьевич, взглядывая то в глаза Воину, то на его покойно лежащие на коленях руки.

«Хороший будет дипломат, скрытен, основателен, красив».