Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Потом тряхнул головой, словно освобождаясь от тягостных мыслей, и сказал решительно:

— Но мы — военные, и мы обязаны сделать вывод из этого.

— Какой вывод? — спросил Арнгольдт.

— А такой, — ответил Домбровский, — что войсковая разведка — важнейший элемент армии и что для полководца дислокация противника должна быть так же ясна, как своя собственная…

В день отъезда из Москвы Ярослав вдруг вспомнил, что у него здесь есть родственники и что родители обидятся, если он не пойдет познакомиться с ними.

Хшонстовские жили в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой. Переулок был извилист и покат, он находился на склоне к Москве-реке. На мостовой меж булыжниками росла трава, по тротуару гуляли куры. Ярослав остановился у одноэтажного домика, позади которого раскинулся сад. Дверь открыла нестарая женщина. Ярослав тотчас по поразительному сходству с отцом узнал в ней тетушку Дукляну Алексеевну. Когда он назвался, тетушка вскрикнула и бросилась обнимать его. Пришел из сада ее сын Юзеф Станиславович, старше Ярослава лет на десять, щеголь, с парой шикарных бакенбард на бритом важном лице. Он служил где-то в присутствии и имел чин титулярного советника. Под стать ему была его жена, пышная нарядная блондинка Наталья Осиповна.

Обед был чисто польский — бигос, фляки. Пан Хшонстовский, выпив два лафитничка «мьодовой», разгорячился и пустился философствовать на тему о мирном вживании поляков в организм русского государства.

— Покойный император Александр Павлович был наш друг, — разглагольствовал он, — нынешний не жалует нас. Но скажу тебе, кузен, по чести, есть и наша вина в этом…

Ярослав слушал с грустью эти конформистские рассуждения, столь знакомые ему по родному дому. Но не возражал — что толку! Опираться надо на пылкую свободолюбивую молодежь, а не на этих остывших примиренцев.

К концу обеда за тетушкой Дукляной прибежали люди из дома графа Комаровского, что на Малой Молчановке, — молодая сноха графа никак не может разродиться.

— Пообедать спокойно не дадут, — проворчал пан Юзеф, но, видимо, был доволен.

Схватив баульчик с инструментами, пани Хшонстовская наскоро поцеловала Ярослава, шепнула ему, что завидует брату Виктору («Житомир — это же почти Польша»), и, сев в карету, укатила.

Пан Юзсф предложил Ярославу перекинуться в банчок по маленькой. Но юноша, сославшись на военную дисциплину, попрощался и с чувством облегчения покинул тетушкин дом.

В ту пору шла Восточная война, которую иные называли Крымской кампанией. Домбровский с жадностью следил за ее течением. У него было двойственное отношение к событиям войны. Как польский патриот, он хотел поражения царской России. Как русский военный, — он страдал, когда наши войска терпели поражения. Он представлял себя на месте то Наполеона III, то Николая I. Будь он французским императором, он нанес бы России решающий удар через Польшу. Будь он русским императором, он потопил бы англо-французскую армию в Черном море.

В своем маленьком тесном кружке кадеты живо обсуждали действия сторон.

— Англичане плохо сражаются, — утверждал Ярослав.

— Но русские еще хуже! — кричал горячий Казимир Грудзинский.

Потебня перебивал его:

— Война разоблачила Николая. Война показала всю немощь его политики. Сила России оказалась дутой. Все показное.

— А героизм русского солдата? — сказал вызывающим тоном Залеский.

Домбровский поднял голову. Он накануне читал последний — шестой номер «Современника» и до сих пор был под впечатлением одного очерка, помещенного там.

Он предложил товарищам послушать его. Согласились.

«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою…» — начал Ярослав своим негромким выразительным голосом.

Слушали, затаив дыхание. Залеский внимательно оглядывал всех своими блестящими глазами. Во взгляде его было такое торжество, словно он сам написал этот очерк.

«Вы ясно поймете, — читал Ярослав, подходя к концу, — вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…»

— Как называется? — спросил Вессель.

— Название простое, — сказал Домбровский, закрывая книгу. — «Севастополь в декабре месяце».

— А кто написал? Видать, опытное перо.

— И ясно, — сказал Врочиньский, — что автор сам оттуда. Кто ж это все-таки?

Домбровский пожал плечами:

— Не все ли равно! По-видимому, фронтовой офицер. Он и имени своего не подписал. Только буквы: Л. Н. Т.

Всезнающий Залеский заявил:

— Имя известно: граф Лев Николаевич Толстой, поручик, артиллерист.

— Но если русские солдаты такие, почему же они проигрывают войну? — сказал Грудзинский.

Все враз заговорили, перебивая друг друга:

— У России нет паровых линейных кораблей, а у Франции и Англии флот с паровыми двигателями!

— У русских нет современного нарезного оружия! Только по двадцать четыре штуцера на тысячу человек!

— Только одна железная дорога на всю страну — из Петербурга в Москву!

— Главнокомандующий князь Меньшиков — бездарный и бездеятельный!

— Его сменили: нынче князь Горчаков.

— Один черт!

— И флот пассивный. Позволили французам и англичанам всю свою армию буквально без единого выстрела высадить возле Евпатории. Позор!

— Войну проигрывают не солдаты, а генералы, — заключил Вессель.

А Потебня добавил:

— Войну проигрывает царский режим.

А Ярослав тихо продекламировал:

В столицах шум, гремят витии,Кипит словесная война,А там, во глубине России, —Там вековая тишина…

Это были стихи одного из рукописных сборников, что обильно ходили по рукам. Имена авторов потаенных стихов не принято было называть. Да и не каждому они были известны. Но Домбровский знал, кому принадлежат только что прочитанные им стихи: Некрасову, редактору «Современника». Недаром Ярослав любил этот журнал: он против всякого угнетения — общественного, политического, сословного, нравственного, он против всякой несправедливости.

Глава 6

Майор Лавров, преподаватель математики

Знал Ярослав имя и другого человека, прикосновенного к «Современнику» и чьими статьями он зачитывался: Чернышевский. В этих статьях звучали проповедь социализма и призыв к борьбе с произволом.