Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Проехали Курск, Харьков. Углубились в степи. Несколько раз застревали в грязи. В руках у Ярослава в качестве путеводителя был старый истрепанный номер «Современника» за 1836 год, книжка I. Там был помещен очерк: «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». И хоть свыше четверти века прошло с того времени, когда автор, Александр Пушкин, проделал этот путь, — ничего не изменилось. Та же грязь бездорожья. Те же калмыцкие кибитки. Тот же казачий конвой с пушкой впереди и с пушкой позади.

В Екатеринодар прибыли вечером. Ярослав остановился в офицерских покоях при комендантском управлении. Их там было четверо офицеров в маленькой комнатке. Сели играть в карты. Ярослав терпеть не мог карточную игру. Но не отказался принять в ней участие, ибо еще в корпусе он дал себе слово ничем не отличаться от других, не корчить из себя выскочку, надменного отщепенца.

Утром он пошел в штаб-квартиру Черноморской кордонной линии и в тот же день выехал с почтовой оказией в станицу Усть-Лабинскую. Там стояла, как ему сообщили, его часть — 2-я облегченная батарея 19-й бригады артиллерии.

Ехали не спеша, с частыми остановками. Через каждые две-три версты стояли пикеты с наблюдательными вышками и бревенчатыми блиндажами в земле. А через каждые двадцать пять — тридцать верст — редут, солидное долговременное укрепление, по существу, форт с артиллерией и гарнизоном в несколько десятков человек. Оказия здесь останавливалась, раздавала и брала почту.

Сведения, полученные Домбровским в Екатеринодаре, оказались не совсем точны. В штаб-квартире Лабинской укрепленной линии его осведомили, что 2-я батарея стоит не в самой Усть-Лабинской, а несколько восточнее в одном из редутов на реке Лабе. Молоденький подпоручик из 19-й бригады посочувствовал Домбровскому:

— Все-таки здесь у нас вроде города — и образованных людей не так уж мало, и рынок обильный, и поухаживать есть за кем. А в редутах — тоска, пьянство. Тем более военных действий сейчас нет. Одно развлечение — охота. Да и то небезопасно. Неровен час — попадешь под пулю немирного черкеса…

Но Ярослав был доволен назначением в редут. Вся его военная выучка с детских лет, все уроки, лекции, тактические занятия, маневры — все это ныне предстояло применить на деле, в настоящей войне.

Но ее-то действительно не было. Толстый капитан Небольсин, из старых кавказцев, гостеприимно встретивший Ярослава, сказал:

— Отдыхаем, душа моя. Живем, как на курорте, только сернокислых ванн не хватает. Вы бледненький, вам поправиться надо. Обзаведитесь ружьишком, рыболовной снастью.

Ярослав не придал большого значения этой идиллической картине, начертанной добродушным капитаном. Он помнил слова Лаврова о том, что Крымская война выдыхается, скоро мир, и тогда здесь, на Кавказе, снова станет горячо.

Да и сейчас нельзя сказать, чтобы совсем не было дела. Через несколько дней Домбровского назначили в экспедицию. Приказано было разрушить и сжечь брошенный аул в нескольких верстах от редута.

— В штабе-то им делать нечего, — ворчал капитан Небольсин, — а ордена получать хочется. Вот и придумывают «дело». Возьмите-ка, прапорщик Домбровский, два взвода, горючие средства и отправляйтесь в эту увеселительную прогулку. Орудие не к чему таскать с собой.

Перед выходом в экспедицию Домбровский тщательно осмотрел снаряжение солдат. Он приказал им захватить с собой кирки и прочий шанцевый инструмент, предвидя, что черкесские жилища сооружены из камня. Он пытался выпросить у капитана пушку. Но тот наотрез отказал:

— Пушкой вы только всполошите черкесов и накличете беду. А вы — шито-крыто. Что можно, свалите инструментом, а что покрепче, взорвите. Да заложите шнуры подлиннее, чтоб взорвалось, когда вы уже будете далеко. Постарайтесь, душа моя, вернуться засветло.

Аул оказался, как и ожидали, совершенно пустым. Солдаты составили ружья в козлы и принялись разрушать каменные сакли.

«Недобрая работа, — с досадой думал Домбровский, расхаживая по гористым улочкам, — не для солдат работа…»

Досада его происходила оттого, что пришлось разрушать жилища, с таким трудом, тщанием и любовью возведенные или просто вырубленные в скалах, семейные очаги, казалось, еще хранившие тепло домовитости. Вероятно, в этом разрушении была военная целесообразность — такой аул мог служить противнику хорошим укрытием. И все же в его уничтожении было что-то противное и позорное. Но ведь вся эта кавказская война в конце концов…

Солдаты работали по-разному. Одни, в большинстве молодые, из рекрутов, словно объятые восторгом разрушения, яростно громили сакли. Старослужащие солдаты, усачи на возрасте, вяло долбили кирками. Видимо, им эта работа не нравилась. Черкесские сакли были сделаны с крепостной прочностью и туго поддавались разрушению. Дело затянулось. Фельдфебель Ткаченко подошел к Домбровскому и спросил:

— Ваше благородие, прикажете трубить на обед?

Домбровский кивнул головой. Горнист протрубил. Солдаты рассыпались по аулу. Запылали костры. К одному из них подсел Ярослав. Он ел ту же кашу, то же сало и сухари, что и солдаты. Это тоже входило в начертанную им программу поведения. Солдаты сначала стеснялись его. Но дружеский тон Ярослава расположил к нему людей. От костра к костру скоро пошел слух: «Прапорщик Домбровский простой…»

Работу удалось закончить засветло. Сильный взрыв огласил окрестность, когда оба взвода уже подходили к редуту — Домбровский оглянулся. Большой столб пламени стоял над разрушенным аулом. Ярослав отвернулся. Ему не хотелось ни о чем думать. И как только проиграли на барабанах вечернюю зорю и спели «Отче наш», Ярослав ушел в палатку и лег спать, усталый и недовольный собой.

Глава 8

Первый огонь

И потянулись однообразные дни в маленьком редуте над рекой Лабой. Это не была война, но это нельзя было назвать и миром, поскольку все в этой стороне дышало враждой и из-за каждого камня можно было ожидать пулю в спину.

Свободного времени оставалось мало. Занимались строевым учением, отрабатывали стрельбы, вырубали лес, расчищали дороги, жгли аулы. Не всегда это проходило спокойно.

Однажды большой отряд прокладывал широкую просеку в лесу за рекой. Кроме Домбровского там было еще два офицера, поручик Пересветов и прапорщик князь Гедройц. Они были друзьями еще по Петербургу, по тому узкому аристократическому кругу, в котором оба вращались до военной службы. Появление Домбровского в редуте они встретили поначалу хорошо. Однако начавшееся сближение скоро было прервано. Гедройц обвинил Ярослава в заискивании перед солдатами. Домбровский подавил вспышку гнева, накипавшего в нем, и с холодно-презрительным видом ответил, что тот, кто не видит в солдате человека, сам не достоин называться человеком. До дуэли дело не дошло. Гедройц был из разжалованных. За какую-то темную историю в гвардейском полку он был отправлен на Кавказский фронт рядовым. Здесь ему удалось отличиться, и только недавно ему вернули офицерское звание. Он не хотел рисковать. Дуэли в действующей армии были строго запрещены. Но всякое общение между Домбровским и Гедройцем прервалось.