Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Резкий продолжительный звонок прекратил эту беседу. Надо было идти в класс на урок предмета, который в ту пору назывался: «черчение планов и ситуаций», а впоследствии получил более простое название: топография.

Ярослав был хорошим рисовальщиком, его чертежи отличались особой тщательностью и точностью. Он не отказывал менее способным товарищам в помощи.

Особенно часто приставал к нему с просьбами о помощи Каетан Залеский, однофамилец его дяди — фамилия, впрочем, распространенная среди поляков. И не только в черчении, а и в прямолинейной тригонометрии, фортификации, военной экзерциции, фейерверочном искусстве, долговременной атаке и обороне крепостей, аналитической геометрии и в прочих специальных науках, преподававшихся в корпусе. Сам Залеский отличался успехами только в шагистике и в танцевании. Это был высокий юноша с холодным выражением на красивом надменном лице. Впрочем, выражение это менялось, когда он прибегал с просьбой: тогда он умильно заглядывал в глаза и искательно улыбался. Он и сам не отказывал в мелких услугах — доставлял Ярославу свежие номера «Современника» и «Отечественных записок» и почему-то хорошо знал всякие литературные новости и политические сплетни. У начальства Залеский был на хорошем счету, может быть, благодаря своим успехам в строевых занятиях. Однажды он удостоился похвалы самого главного начальника всех сухопутных кадетских корпусов.

К шагистике у Ярослава не было никакого интереса. Но и в этом предмете он успевал, ибо был добросовестен и ловок в физических упражнениях. Несмотря на свой небольшой рост, он отличался изрядной телесной силой. На соревнованиях по гимнастике, в которых участвовали оба корпусных батальона, то есть около тысячи человек, Ярослав занял второе место. Он любил длинные прогулки. Константиновский корпус помещался на Петербургской стороне, близ протока Малой Невы. После классов Ярослав выходил погулять. В нежных питерских сумерках шел он по Каменноостровскому, пересекал мост и по Миллионной достигал Зимнего дворца. Здесь, полюбовавшись площадью, где уже начинали зажигаться фонари, он поворачивал и шел обратно тем же быстрым, упругим, гимнастическим шагом.

Но подлинным его пристрастием были военные науки, притом все — от форпостной службы до науки о лагерях и позициях.

Занятия и чтение поглощали почти все свободное время Ярослава. Небольшие прогулки, изредка театр — вот и все его развлечения. Он избегал новых знакомств, не желая попусту тратить драгоценное время. Все же совершенно отгородиться от людей ему не удавалось. Однажды в воскресенье Ярослав был дежурным по приему посетителей. В нарядном выходном мундире, с кивером на голове и штыком в лакированных ножнах на поясе он встречал гостей. Учтиво поднося руку к киверу, он осведомлялся, к кому из кадетов пришел посетитель, и посылал за ним дневального. Большая приемная была заполнена тихим жужжанием разговоров. В конце дня, уже почти под закрытие, пришел юноша в студенческой фуражке на лохматых волосах. Чем-то он показался Ярославу знакомым.

— Скажите кадету Андрею Потебне, что к нему брат, — сказал студент.

Ярослав ожидал, что братья бросятся друг другу в объятия. Но они поздоровались довольно холодно. («Не так, как я бы с Теофилем», — подумалось невольно Ярославу.) Через несколько минут Андрей поманил Ярослава:

— Знакомься, — сказал он.

— Так вы и есть новый друг Андрея? — сказал студент, подавая руку Ярославу. — Последнее его увлечение, так сказать. Надолго ли? Предпоследний его друг хронологически стоял между коллекционированием бабочек и изучением истории Великой французской революции.

— Не слушай его, Ярослав, — отозвался Андрей. — Александр никогда не понимал меня. Он не знает, что основная моя добродетель — верность. Ну как, брат, намного продвинулся подсчет малых юсов в церковнославянском языке?

— Не говори о том, чего ты не понимаешь, — ответил Александр. — А так как немного есть такого, чего ты понимаешь, то самое безопасное для тебя — помалкивать.

Ярослава удивило, что братья разговаривают в насмешливом тоне, беспрерывно стараясь друг друга подковырнуть.

— Вообще-то Сашка неплохой парень, — сказал Андрей после ухода брата. — Но он постыдно равнодушен к политике. Зарылся по уши в свою филологию. Вообрази, его самый любимый поэт Апполон Майков.

В их тесном кадетском кружке презирали Майкова за его грубо льстивые стихи в честь Николая I.

Однообразие петербургской жизни Ярослава было несколько скрашено поездкой в Москву. Отправился весь их класс с преподавателями. Цель поездки была чисто учебная: изучить на месте Бородинское сражение.

Несколько дней бродили кадеты по славному полю, воскрешая ход боя. Домбровский по обыкновению хорошо подготовился и «читал» это поле, как раскрытую книгу. У деревушки Утица он задержался. Почти все ушли дальше, а Ярослав рассказывал окружившей его небольшой кучке друзей:

— Здесь были позиции левого фланга, и это было самое слабое место русской армии, и Кутузов знал это и доносил Александру I, что это слабое место он постарается «исправить искусством». Хорошо сказано, правда? Но именно на левый фланг да еще на центр нацелился Наполеон. А Кутузов это разгадал и подтянул со Старой Смоленской дороги вот к этой деревне Утица корпус Тучкова, о чем Наполеон не знал. И это стало трагедией для поляков.

— Почему?

— Потому что именно сюда Наполеон направил 5-й польский корпус Юзефа Понятовского.

— Да так ли много их было?

— Много! Настоящий полноценный корпус. Две пехотные дивизии: 16-я генерала Красинского и 18-я генерала Княжевича, да кавалерийская дивизия Каминского, да артиллерия Каменецкого. В общем свыше десяти тысяч человек и полсотни орудий.

— Ну и что ж с ними стало?

Ярослав не сразу ответил. С минуту он молчал, глядя вдаль, словно видел и слышал дым и гром этого гигантского сражения. Потом сказал:

— К восьми часам утра польский корпус достиг вот этой деревни. Понятовский послал донесение маршалу Бертье, что начинает отсюда захождение в тыл Кутузову. Он был уверен, что впереди никого нет. Он торжествовал. Ну как же! Победу французскому оружию принесут поляки! И тут он неожиданно наткнулся на корпус Тучкова. Генерал Тучков с ходу контратаковал Понятовского и разгромил его.

Он снова замолчал и потом сказал хмуро:

— Обильно полито это место польской кровью…

Потом тряхнул головой, словно освобождаясь от тягостных мыслей, и сказал решительно:

— Но мы — военные, и мы обязаны сделать вывод из этого.

— Какой вывод? — спросил Арнгольдт.