Анатолий Толмачев - Калинин

Михаил Иванович брал их за руки и вел гулять в старинный тенистый парк Муштаид, аллеи которого были сплошь засажены тутовыми деревьями.

— Дядя Миша, — просил Павлик, — потряси дерево.

Дядя Миша, смеясь, тряс. Сладкая тяжелая, похожая на черную малину тута сыпалась на землю.

А потом он без устали бегал с ребятами по аллеям. Игра в «салочки» — самая излюбленная.

Детям и невдомек, что веселый дядя Миша, который приходит будто лишь для игры с ними, революционер, человек, опасный для правительства.

Однажды ночью Калинин вместе с Аллилуевым отправился в горы. Сергей Яковлевич шел уверенно, несмотря на полную темноту. Калинин старался не отставать от него. Временами из-за кустов раздавался приглушенный вопрос:

— Пароль?

Аллилуев отвечал, и они двигались дальше. На условленном месте собрались рабочие. Они пришли, чтобы договориться окончательно о времени и порядке забастовки. Настроение было боевое. Многие вообще не видели никаких трудностей, были уверены в легкой победе.

Калинин попросил слова.

— Надо правде смотреть в глаза, — сказал он. — Пока мы готовимся к забастовке, полиция и жандармерия тоже не спят. Возможно, они не преминут произвести среди нас аресты, внести замешательство в наши ряды. Готовы ли мы к этому? — спросил Михаил Иванович.

Десятки людей, слушавших его, дружно ответили:

— Готовы!

— Да, мы готовы, — решительно продолжал Калинин. — Ничто не должно нас пугать и не испугает. Мы, социал-демократы, знаем, что всякая борьба требует жертв, а наша борьба — это священная борьба за дело рабочего класса, класса созидателей, класса тружеников.

Калинин оказался прав. Буквально через день-два, в ночь с 31 июля на 1 августа, полиция произвела массовые обыски в квартирах рабочих. Пятеро организаторов, в том числе Сергей Аллилуев, были арестованы.

В этот день Калинин пришел в цех раньше всех. Собирал рабочих группами, рассказывал, что произошло. После завтрака в цехе вдруг наступила тишина. Остановились паровые машины. Рабочие хлынули в центральный пролет. Навстречу им в широко распахнутые двери вливались вагонники,

Кто-то крикнул!

— На митинг, товарищи!

Толпы мастеровых собрались возле поворотного круга. «Толпа держала себя сдержанно, — говорилось в одном из донесений прокурора, — и было видно, что рабочие действуют по обдуманному плану, так как из среды ее не выделялся ни один вожак».

Короткий митинг — и мастерские опустели.

Забастовка длилась пятнадцать дней. И хотя требования рабочих удовлетворены не были, она сыграла свою роль: научила стойкости, показала силу солидарности, обогатила опытом. «…Это поражение, — писала газета «Брдзола» в 1901 году, — по своему значению и последствиям превышало многие победы».

…Калинин по-прежнему навещал Аллилуевых, утешал, как мог, Ольгу Евгеньевну. Иногда провожал ее с детьми до Метехского замка, куда посадили Сергея.

Детская память Ани Аллилуевой сохранила воспоминания об одном из таких походов.

«Я и Павлуша, — пишет она, — всю дорогу бежим впереди. Маме и дяде Мише не догнать нас. Останавливаясь, мы спрашивали:

— Далеко еще?

Пыльные немощеные дороги окраин остаются позади. Мы пересекаем каменную мостовую и выходим к. Куре. Она здесь такая же быстрая и мутная, как и в нашем Дидубе. Высоко на горе Метехский замок — тифлисская тюрьма. Мы переходим мост и останавливаемся против тюрьмы. Я не могу оторвать глаз от решетчатых окон. Вокруг толпятся люди — родные арестованных. Как и мы, в какой-то тщетной надежде пришли они под эти окна.

Мама расстилает на камнях платок и вытаскивает из мешка арбуз. Дядя Миша купил его по дороге. Мы рассаживаемся в кружок, а мама разрезает арбуз. Дядя Миша рукой чертит в воздухе знаки, и мы видим, как, отвечая ему, показываются руки из-за решеток тюрьмы. Нельзя на таком расстоянии разобрать лиц, и мы напрасно стараемся увидеть в окнах отца. Сумеет ли дядя Миша объяснить ему, что в бараньей голове, которую мы только что передали тюремщикам, лежит скатанная в комочек записка?»

Охранка долгое время не могла найти предлога для ареста Калинина, пока, наконец, не установила, что некое лицо, подписывающееся «Чацкий» и систематически переписывающееся с проживающей в Казани «Софией», и есть Калинин. В письмах «Чацкого» содержались сведения о местном рабочем движении. Охранка правильно догадалась, что эти сведения предназначались для нелегальной печати.

В сентябре начальник жандармского полицейского управления Закавказских железных дорог потребовал уволить Калинина без права поступления на какие-либо другие предприятия Тифлиса. За ним началась слежка.

Дело принимало скверный оборот. Трудно стало приходить на собрания кружка, трудно организовывать сбор денег на покупку марксистской литературы, распространять прокламации.

Посоветовался с друзьями и решил сменить место жительства. Написал прошение в жандармское управление: в железнодорожных мастерских работать не позволяют, частной службы найти не могу, средств для жизни нет, прошу разрешить выехать в Ревель.

Почему в Ревель?

Во-первых, это тоже крупный промышленный центр, а, во-вторых, рядом Петербург, где продолжают работу марксистские кружки, куда после ссылки возвратились многие социал-демократы, в том числе и Владимир Ульянов.

Михаил Иванович и не подозревал, что незначительная просьба безработного ссыльного докатилась до Питера, до министерства внутренних дел, откуда пришло распоряжение просьбу его «оставить без последствий».

Через две недели после этого отказа, в ночь с 22 на 23 декабря, Михаил Калинин вместе с Мироном Савченко (к тому времени они жили на Авчальской улице, 131) были арестованы и заключены в тот же самый Метехский замок, где сидел и Сергей Аллилуев. Но прямых улик против Калинина не нашлось, и начальство скрепя сердце вынуждено было в феврале 1901 года отпустить его. Почти одновременно последовало распоряжение «об учинении над ним гласного контроля полиции и запрещении проживать в университетских городах и промышленных центрах, в том числе и в Тифлисе».

Жандармский ротмистр Цисс облегченно вздохнул, выдавая документы на право проезда Михаила Ивановича Калинина в Ревель.

В РЕВЕЛЕ

Шагая по Ревелю, Михаил Иванович читал названия улиц. Таблички были на эстонском и русском языках. Дома же выглядели совсем не по-русски. Островерхие, будто к небу тянутся. Улочки узкие, но чистенькие, аккуратные. Совсем иностранный город. И заводы-то все в руках немцев. Фамилии владельцев на вывесках предприятий свидетельствовали, что немцы прочно обосновались в городской промышленности: Крулль, Майер, Оссе…